Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Прощай, — просто сказал он.

Кажется, он понял, что любое притворное выражение печали по поводу их расставания все равно будет выглядеть фальшиво. Она знала, что ему она была не нужна.

Хлопнула дверца, машина медленно покатила по заснеженной улице.

Янси жалобно забилась в самый дальний угол сиденья. Она старалась изо всех сил, и она не могла понять, где она совершила промах и что именно так фатально на него повлияло. Впервые в жизни она так явно предлагала себя мужчине — и оказалось, что ему она не нужна! Даже шаткость ее теперешнего положения поблекла по сравнению с постигшей ее неудачей.

Она ехала в машине все дальше и дальше — холодный воздух, вот что ей сейчас было нужно. Прошло десять ужасных минут, прежде чем она осознала, что у нее нет ни гроша, чтобы заплатить таксисту.

«Не важно, — подумала она. — Он просто сдаст меня в участок; там, по крайней мере, можно будет переночевать».

Она начала думать о таксисте.

«Бедняга! Он, наверное, будет в ярости, когда все откроется. Может, он очень беден, а ему самому придется платить за меня штраф». Она так расчувствовалась, что заплакала.

— Бедный таксист, — вполголоса сказала она. — Иногда жить так трудно — так тяжело!

Она постучала по стеклу, и когда машина подъехала к тротуару, вышла. Они остановились в самом конце Пятой авеню; на улице было темно и холодно.

— Зовите полицию! — воскликнула она тихо и печально. — У меня нет денег.

Нахмурившись, таксист посмотрел на нее.

— Зачем же вы тогда садились в машину?

Она не заметила, как метрах в двадцати позади остановилась другая машина. Она услышала только скрип шагов по снегу, а затем рядом с ней раздался голос.

— Все в порядке, — обратился голос к таксисту. — Вот, возьмите!

Банкнота перешла из рук в руки. Янси покачнулась и почти упала, но кто-то ее поддержал — и она узнала пальто Скотта.

Скотт все знал — знал, потому что поехал в Принстон, чтобы сделать ей сюрприз; потому что незнакомец, к которому она обратилась, выходя из ресторана в «Ритце», оказался его лучшим другом; потому что чек ее отца — тот самый, на три сотни долларов, — ему из банка вернули с пометкой «баланс счета отрицательный». Скотт знал — он знал обо всем уже несколько дней.

Но он ничего не говорил; он просто стоял рядом, поддерживая ее за руку и глядя, как уезжает прочь такси.

— Ах, это ты, — слабым голосом произнесла Янси. — Какая удача, что ты как раз ехал мимо! Я, как последняя дура, забыла в «Ритце» кошелек! Я делаю так много глупостей…

Скотту вдруг стало весело, и он рассмеялся. Сверху падали снежинки, и, чтобы Янси не упала в слякоть, он взял ее на руки и понес к своему такси.

— Так много глупостей… — повторила она.

— Сначала в «Ритц», — сказал он шоферу. — Нужно забрать чемодан!

Ночная любовь

I

От этих слов Вэл затрепетал. Они пришли ему в голову в свежий, залитый солнцем апрельский день, и он принялся повторять их про себя, снова и снова: «Ночная любовь, ночная любовь…» Он произносил их на трех языках — по-русски, по-французски и по-английски — и решил, что лучше всего они звучат по-английски. В каждом языке они означали любовь и ночи по-своему: по-английски ночь была самой теплой и мягкой, с тончайшими прозрачными брызгами звезд… И любовь по-английски казалась самой хрупкой и романтической: белое платье и неясные очертания лица выше, а глаза — будто светящиеся омуты… А если добавить, что думал он все-таки о французской ночи, то станет ясно, что придется мне вернуться и рассказать все сначала.

Вэл был наполовину русский, наполовину — американец. Его мать — дочь того самого Морриса Хэзилтона, который помогал финансировать Всемирную выставку в Чикаго, в 1892 году[4], а отец его — см. «Готский альманах»[5], издание 1910 года — князь Поль-Серж-Борис Ростов, сын князя Владимира Ростова, внук великого князя — «Серж Грозный» — и двоюродный брат в третьем ряду родословной самого царя. Очевидно, что все с этой стороны производило глубокое впечатление: и дворец в Санкт-Петербурге, и охотничий замок вблизи Риги, и надменно возвышавшаяся на берегу Средиземного моря вилла, больше похожая на дворец. Именно на этой вилле в Каннах Ростовы проводили зиму, но никто и никогда не осмелился бы напомнить княгине Ростовой, что оплачивалась вся эта роскошь на Ривьере — начиная с мраморного фонтана (по Бернини[6]) и вплоть до отделанных золотом «кордиалов»[7] (после обеда) — американскими долларами.

В праздничную эпоху накануне войны русские на континенте жили, конечно, весело. Из трех наций, избравших для своих увеселений декорации Южной Франции, лишь они умели легко и непринужденно жить на широкую ногу. Англичане были чересчур практичны, а у американцев — хотя они тоже не считались с расходами — отсутствовали традиции по части романтики. Зато русские… Это были люди преисполненные величия, словно римские патриции, да еще и богатые! К прибытию Ростовых в Канны в конце января все рестораторы телеграфировали на север, чтобы узнать, какие марки шампанского в этом сезоне жалует князь, а ювелиры снимали с витрин самые роскошные вещи, чтобы показать их ему — но не княгине! — приватно; в местной русской церкви устраивали генеральную уборку, после чего весь сезон она стояла по-праздничному украшенной — вдруг князю вздумается зайти за православным прощением своих грехов? Даже Средиземное море весенними вечерами послушно окрашивалось в насыщенный винный цвет, а по акватории неторопливо и изящно курсировали рыбачьи лодки с алыми, словно грудки снегирей, парусами.

Юный Вэл смутно понимал, что все это было для него и его родных. Этот белый городок у моря был привилегированным раем, в котором он мог делать все, что ему заблагорассудится, потому что он был богат и молод, а в его венах текла голубая кровь Петра Великого. В 1914 году, когда начинается эта история, ему исполнилось семнадцать, но он уже успел вызвать на дуэль молодого человека старше себя на четыре года, и чуть выше лба прямо над красивым лицом у него на память остался небольшой, не зарастающий волосами, шрам.

Но ближе всего его сердцу была ночная любовь. Смутная и манящая греза — нечто, что произойдет с ним в один прекрасный день, нечто необыкновенное и несравненное. Ничего больше он рассказать бы не смог — только то, что там присутствовала прекрасная незнакомка и что