Жюльетта. Том I - Маркиз Де Сад

«Однако, — возразит тот, кто испытывает жестокиеболезненные эмоции, — мне это не нравится». Ну что ж, его также можнопонять, и остается посмотреть, поможет ли сила там, где потерпело неудачуубеждение. Если нет, тогда извините — такова жизнь; если же, напротив, моебогатство, влияние или положение позволяют мне употребить власть над вами илиподавить ваше сопротивление, тогда без жалоб покоритесь всему, что мневздумается вам предложить, ибо свое удовольствие я должен получить непременно,а получить его я могу, только подвергнув вас мучениям и созерцая ваши горькиеслезы. Однако вы не имеете никакого права ни удивляться, ни упрекать меня, таккак я действую сообразно тому, что внушила мне Природа, я следую путем, которыйона мне предназначила, словом, заставляя вас подчиниться моей жестокой иизвращенной похоти, ибо лишь она способна привести меня к вершинам наслаждения,я поступаю согласно тому же самому принципу утонченности, что тот сельскийухажер, кто не видит ничего кроме роз там, где я обнаруживаю только шипы,потому что, истязая вас, ведя вас по всем кругам ада, я делаю то единственное,что дает мне ощущение жизни, так же, впрочем, как и он, со смущенным видомзавалив на охапку сена свою девушку, делает то, что доставит ему приятныемоменты. Но при этом он может, если ему так уж нравится, наслаждаться своейдурацкой утонченностью, а я уж извините! — буду употреблять собственныеметоды, так как она не трогает мои, скроенные из иного материала, фибры. Этотак, друзья мои, — продолжал Нуарсей, — и будьте уверены, что неможет человек, который находит истинное удовольствие в извращенных исладострастных поступках, сочетать свое поведение с утонченностью илиучтивостью, ибо для его удовольствий они подобны поцелую мертвеца и исходят изпредпосылки, что удовольствие должно быть взаимным — чрезвычайно глупойпредпосылки, с которой никак не может согласиться тот, кто хочет наслаждатьсяпо-настоящему: разделенное удовольствие — это то же самое, что вино,разбавленное водой. Истина же заключается в следующем: стоит только позволитьнасладиться предмету вашего удовольствия, и вы увидите, как много потеряли отэтого, потому что нет более эгоистичной страсти, чем похоть, как нет страсти,более требовательной и капризной; когда вас охватывает желание, вы должныдумать только о себе, что же до предмета, который вам служит, его следуетвсегда считать чем-то вроде жертвы, приносимой на алтарь ваших безумныхстрастей. Ведь страсти всегда требуют жертв, и объект вашей страсти непременнодолжен быть пассивным; не надо щадить его, если хотите достичь своей цели; чемсильнее этот объект страдает, чем полнее его унижение и его деградация, темполнее будет ваше наслаждение. Он должен вкусить не удовольствие, а толькоощущения, и, поскольку ощущение от боли намного глубже, нежели от удовольствия,нет никакого сомнения в том, что волнение, вызванное в вашей нервной системеэтим спектаклем, будет много приятнее от его боли, чем от его удовольствия.Этим объясняется мания всех истинных распутников, которые, желая получитьхорошую эрекцию и с приятностью сбросить свою сперму, должны совершать актысамой чудовищной жестокости и насытиться кровью жертв. Есть среди нас и такие,чей член даже не шелохнется, если только они не увидят страданий предметасвоего сладострастия и если сами не станут их причиной. Положим, вы желаетедать хорошую встряску своим нервам, но по опыту своему знаете, что ощущениечужой боли будет во сто крат сильнее действовать на вас, чем чужое удовольствие,так почему вам не вызвать нужное ощущение, чтобы достичь нужных результатов?Иногда я слышу дурацкие восклицания типа: «А как же красота? Красота, котораяпризывает к нежности, к снисходительности? Как можно спокойно взирать на слезыпрекрасной девушки, которая, прикрывая руками грудь, молит о пощаде своегомучителя?» Какая ерунда! Это как раз то, из чего распутник извлекает самоеизысканное удовольствие; хотел бы я на него поглядеть, окажись перед ниминертное бесчувственное тело! Стало быть, упомянутое мною возражение настолькоже смешно и нелепо, насколько неразумно утверждение человека о том, что онникогда не ест баранину, так как овцы — безобидные животные. Сладострастие —это очень требовательная штука: оно капризно, оно воинственно и деспотично, егонадо утолять, и все прочее здесь абсолютно ничего не значит. Красота,добродетель, невинность, нежность, несчастье — ни одно из этих свойств не можетзащитить предмет, который мы желаем. Напротив, красота еще сильнее возбуждаетнас, добродетель, невинность и нежность делают предмет еще аппетитнее,несчастье влечет его в наши сети, делает его податливым, итак, всеперечисленные факторы служат только хворостом для костра нашей страсти. Скажубольше: эти свойства позволяют нам нарушить еще один запрет — я имею в видуразновидность удовольствия, проистекающую из кощунства, то есть изнадругательства над предметами, которым, якобы, мы должны поклоняться.Допустим, я вижу красивую благородную даму, которую обожествляют сотни идиотов,и вот, делая ее мишенью для своих грязных и жестоких страстей, я испытываюдвойное удовольствие: во-первых, бросаю в жертву своей похоти некое прекрасноесущество, во-вторых, втаптываю в грязь идола и кумира черни. Думаю, нет нуждыдальше развивать эту мысль и разжевывать ее. Впрочем, не всегда под рукойимеются подобные предметы, так как же быть тому, кто привык получатьудовольствие через насилие и желает наслаждаться каждый день? Ну что ж, тогдапридется привыкнуть к другим, пусть и не столь острым удовольствиям: равнодушновзирать на униженных и оскорбленных, отказывать им в помощи, использовать любуювозможность низвергнуть их в полную нищету — все это в какой-то мере служитзаменой высшему удовольствию, которое, повторяю, заключается в том, чтобыпричинять боль предмету своей страсти. Созерцание чужих несчастий являетсяроскошным спектаклем, фундаментом для того сильного волнения, которое мыпривыкли ощущать при оскорблении красоты; когда мы попираем несчастных, молящихнас о помощи, в нашей душе вспыхивает искра, из нее возгорается пламя, котороепорождает преступление, наконец, следует взрыв удовольствия, и цель нашадостигнута. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство и продемонстрировал весьмеханизм наслаждения, а теперь пора испытать его на практике; следуя логикесвоих рассуждений, я бы хотел, чтобы мучения этих юных дам были всеобъемлющими,иначе говоря, настолько сильными и глубокими, насколько это в наших силах.

Мы встали из-за стола и, скорее из любопытства, нежели изсострадания, осмотрели раны жертв. Не знаю почему, но в тот вечер Нуарсейбольше, чем обычно, был возбужден моим задом: он, почти не отрываясь, целовалего, играл с ним как ребенок, поскуливая от восторга, впивался губами в заднийпроход и раз двадцать кряду совершил со мной акт содомии; при этом он то и делонеожиданно выдергивал свой член из моей пещерки и совал его в рот девочкам,потом снова набрасывался на меня и с силой бил меня по ягодицам, словом, оннастолько увлекся, что даже не удостоил вниманием мой клитор. Все эточрезвычайно воспламеняло меня, и скоро мои друзья с восхищением наблюдали замоим поведением, выходящим за все мыслимые пределы разврата. Но как могла яудовлетворить свою похоть, имея в распоряжении троицу замученных детей и двоих,выжатых как лимон, распутников со съежившимися членами? Я захотела совокупитьсясо своими слугами прямо на глазах всех присутствующих, но Сен-Фон, подогретыйвином и дрожа от предвкушения жестокостей, возразил, заявив, что не потерпитникакого вмешательства, правда, он добавил при этом, что не стал бы возражать,если бы на месте лакеев оказалась парочка тигров, и что, раз уж у нас естьсвежее мясо, надо попробовать его, пока оно не протухло. После этих слов оннабросился на изящные ягодицы троих очаровательных девочек: он щипал, кусал,царапал, рвал их на части; кровь уже лилась рекой, когда, повернувшись к нам сизмазанным кровью членом, прилипшим к животу, он сказал с сокрушительным видом,что сегодня неудачный день, что он никак не может придумать, как удовлетворитьсвое желание.