Бикини - Януш Леон Вишневский

— Первое: никакого радио после десяти тридцати вечера. Второе: выключать свет, выходя из комнаты. Я не собираюсь платить лишнее этим жуликам из «Кон Эдисон»[7]. Третье и последнее, но самое важное: не курить в постели! Кузен моего последнего, увы, покойного мужа, заснул с сигаретой, сгорел сам и, что гораздо хуже, спалил весь дом. Он был поляк. И пьяница. Вам все понятно, фрейлейн?

Анне все было понятно, в отличие от Стэнли. Но после короткого разговора за закрытой дверью в ванной, у биде, он сдался, согласившись, что хотя госпожа Астрид Вайштейнбергер чересчур эмоционально высказалась в адрес немцев, Анне здесь действительно будет хорошо. В заключение он сказал:

— Я приеду в понедельник утром, часов в десять, и отвезу в редакцию. Если что, звони, в любое время. Если тебе будет здесь плохо или кто-нибудь обидит тебя, или просто заскучаешь по Стопке, звони, — повторил он, оторвал кусок туалетной бумаги и записал на нем номер телефона.

— Стэнли, ты никогда не поймешь, что для меня сделал! Я сама еще это не до конца понимаю. А ты не поймешь никогда. Знаешь, Стэнли, когда-нибудь я сфотографирую благодарность. Воплощение благодарности. Я не смогу тебе это сейчас объяснить... Но когда-нибудь у меня получится, слышишь?! Благодарность! Только для тебя... — сказала Анна и прижалась к нему.

Он ушел вместе с Астрид Вайштейнбергер, и Анна осталась одна. Она лежала на кровати, ела апельсины и плакала...

В постель Анна вернулась с зажженной сигаретой, нарушив условие Астрид Вайштейнбергер. Заснуть она не могла. Вслушивалась в звуки незнакомого города, но, кроме шума воды в трубах и чириканья птиц за окнами, ничего не слышала. Нью-Йорк ассоциировался у нее с чем угодно, только не с поющими трубами и чириканьем птиц. Ей хотелось поторопить время, и она с трудом дождалась, когда в комнате стало светло. Завязала шнурки, набросила пальто, вынула из чемодана фотоаппарат и вышла из комнаты. Осторожно, почти на цыпочках, спустилась по лестнице, замирая при каждом скрипе ступенек. Ей не хотелось сейчас никого видеть и ни с кем говорить — она решила просто выбежать на улицу и побыть с этим городом с глазу на глаз. Осторожно повернув в замке ключ, Анна спустилась по узким ступеням на тротуар. И вдруг услышала вдалеке звук сирены.

Она бежала по улице, а звук сирены становился все громче. Она бежала все быстрее, крепко сжимая руку Лукаса. Ее мать поторапливала их. Они бежали со всех ног. Потом Лукас упал, и она немного протащила его по тротуару, а когда остановилась и подняла с земли, увидела, что форма гитлерюгенда, в которую он одет, запылилась, а сам он улыбается. «Я больше не упаду», — сказал он виновато. И они побежали дальше...

— Вы что, с ума спятили?! — услышала она громкий крик. — Вам жить надоело?! Бросилась прямо под колеса...

Молодой мужчина опустился возле нее на одно колено и шарил по асфальту в поисках своих очков.

— Что же мне теперь делать?! — говорил он скорее себе, чем ей. — Без очков я ничего не вижу. Даже лица вашего разглядеть не могу. С вами все в порядке? Как вы себя чувствуете? Может, вызвать... — И вдруг громко рассмеялся. — Нет, пожалуй, «скорую помощь» я вызывать не буду. Скажите что-нибудь! Вы в порядке?

— Простите меня. Я думала, это самолеты. Я бежала с Лукасом в бомбоубежище, — сказала тихо Анна.

— Куда вы бежали?! Какие самолеты, какой Лукас? Что вы мне рассказываете? Вы были одна. Бежали по тротуару. И вдруг выбежали на перекресток, прямо под колеса кареты «скорой помощи». Я перехватил вас в последний момент. Может, все же позвать врача?

— Нет! Пожалуйста, не надо. Все хорошо. Спасибо вам и извините. Все в порядке. Я заплачу за ремонт ваших очков. Все-хорошо-прошу-прощения-спасибо, — в одно слово выпалила Анна.

— Тут уже нечего ремонтировать, — прервал он ее, показывая свои разбитые очки с треснувшей оправой. — Впрочем, они были уже старые и слабые. Не берите в голову. Вставайте. Если, конечно, можете, — сказал он и подал ей руку.

Она поднялась и стала отряхивать пальто.

— Еще раз прошу простить. Не знаю, что это на меня нашло.

— Вы живете где-то поблизости? Я провожу вас. Куда вам?

— Точно не знаю, где-то здесь, неподалеку. Из моего окна видны платаны и клены в большом парке. И еще большая неоновая реклама. Если ехать туда на машине и сворачивать с Флэтбуш-авеню, то рядом находится больница.

— Я понял. Этот парк называется «Парейд Граундз». Вы, должно быть, живете на Вудруфф-авеню или на Крук-авеню. Это недалеко от моего дома. Я живу на Вудруфф. И тоже вижу из окна этот парк. «Скорая помощь» наверняка возвращалась в больницу, которую вы проезжали. Давно здесь живете? Я вас здесь раньше не встречал.

— Со вчерашнего вечера.

— Вот оно что! Теперь понятно. А где вы жили раньше, можно спросить?

— Последние несколько дней недалеко от Кельна, но вообще-то я из Дрездена.

— Где, извините?! — воскликнул он удивленно.

— В Дрездене. В Германии. Я немка...

— В том самом Дрездене?!

— Что вы имеете в виду?

— Ну, в том... в том, которого нет?!

— Как это нет?!

— Последние несколько дней, — задумчиво произнес он, проигнорировав ее вопрос. — Вы не ошибаетесь? Извините, вы были там в феврале, когда...

— Да, была, — прервала она. — Я заплачу вам за очки. Когда я вас встречу или когда вы меня встретите в следующий раз

— Меня зовут Натан. Забудьте об очках. Я все равно хотел купить новые. Это ерунда. Мелочь. Как вас зовут?

— Анна. Здесь рядом есть церковь?

— Церковь? Здесь? — ответил он удивленно. — Здесь множество церквей. Какая вам нужна? То есть какой религии?

— Все равно. Дело не в религии. Я просто хочу пойти в церковь.

— Тогда вы наверняка наткнетесь на какую-нибудь из них. В этом квартале больше церквей, чем школ, но сейчас они еще закрыты. Откроются часам к десяти.

— Простите, мне нужно сейчас побыть одной. Когда-нибудь я вам это объясню.

— Конечно, конечно, — кивнул он, — в этом городе все любят одиночество, а даже если и не любят, все равно одиноки...

Она торопливо пошла прочь. Потом остановилась и оглянулась. Мужчина все еще стоял там, где она его оставила.

Домой она вернулась уже в сумерках, весь день без определенной цели пробродив по окрестностям. Она не была уверена, но, как ей показалось, из Бруклина она вышла только один раз. Добралась до огромного моста, пешком его пересекла и оказалась на Манхэттене. Она была единственной, кто шел по мосту пешком. Мчавшиеся мимо автомобили сигналили ей. Пройдя через, казалось, бесконечный, мост, она присела на деревянную скамейку, чтобы перевести дух, прямо перед собой увидела надпись «Франкфурт-стрит» и улыбнулась.