Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

Видите, что получилось: целая страница примечаний к шести строкам. Но это еще не беда. В первой главе всегда много примечаний. Дальше читатель входит в материал, новое, незнакомое встречается все реже. Беда в восприятии. Не так уж неразумен был японский режиссер, перенося в Японию сюжет Достоевского. Возможно, он опасался, что антураж чуждой эпохи и страны, старинная мебель, дворцы с колоннами, бороды, эполеты, аксельбанты, рысаки будут мешать японскому зрителю. Вместо фильма о душах человеческих получится изображение экзотического русского быта. Вот я и усомнился: не помешает ли вам следить за сутью повествования зеленая кровь и пахучая грязь. Не будет ли смешно и противно, когда эти зеленокровные с ушами на пятках начнут страдать и любить, как люди. Не лучше ли сменить декорации и написать “по мотивам”, как будто бы о людях, как будто бы о Земле.

Конечно, на самом деле ничего подобного быть на Земле не может. У нас совершенно иная история науки, принципиально иная. Но в личных отношениях какое‑то сходство есть, и я не буду искажать суть дела, называя дружбу йийитов дружбой, любовь любовью.

При желании, если это не мешает вам, можете представлять себе мысленно сухоногих, зеленоватых, с подрагивающими ступнями и солевым горбом на спине. Если не мешает.

Итак:

— Ребята, нас продали!

В пыльном сквере, что против Академии космоса, мы сидели на скамейках, вдыхая кислород пополам с пылью, усталые, опустошенные, бездумные, и молча провожали глазами звезду, уносящую наши несбывшиеся надежды.

Несбывшиеся!

Литература любит описывать победителей, тех, кто стоял во главе, с триумфом вернулся домой, получил ордена, премии, лавровый венок и призы, кто на стадионе поднялся на пьедестал почета, заняв место на тумбочке с номером один. Но оставляет без внимания всех остальных — десятых, сотых, тысячных, не прошедших по конкурсу, уступивших на каком‑то этапе. В сущности это несправедливо, даже не реалистично писать только о призерах. Чемпионов — единицы, чемпионы — исключение. Правило — кого‑то победить и кому‑то проиграть; рано или поздно перейти с гаревой дорожки на трибуны болельщиков, чтобы аплодировать более сильным с тоской и завистью (хорошей).

Так вот, призеры уходили в дали на сияющей звезде, сверкавшей даже на дневном небе, а мы, второразрядники, не добравшие проходного балла, сидели в пыльном скверике, провожая глазами счастливчиков.

Мы все были здесь, вся наша компания: Кэй, Лэй и Мэй, озабоченный Юэй — мы считали его стариком, поскольку он уже женился и стал отцом двух писклявых девочек, — братья Сэиты — Сэй Большой и Сэй Маленький — и Сэтта, в которую они влюблены оба, и Пэй — мой закадычный друг, и я — Гэй мое имя, — и, конечно, Гэтта тоже. Не было только Рэя — самого удачливого, самого талантливого, баловня женщин и экзаменаторов, потому что изо всех нас Рэй один получил проходной балл, заслужил право на внимание бардов. Это ему мы завидовали (по–хорошему) и желали успеха, глядя на дневную звезду.

И вдруг Рэй оказался перед нами, бледный, запыхавшийся, с красными пятнами на щеках.

— Ребята, нас продали! — вскричал он. — Они не намерены возвращаться от фей.

Планету невидимых фей звездолетчики открыли случайно. Не туда они летели, не то искали. Но экспедиция была одна из первых, фотонная техника еще не была отработана как следует, отшлифована до блеска. В пути отказывал то двигатель, то автоматика, не вовремя остановили разгон, не вовремя начали торможение, перерасходовали топливо и пролетели мимо цели на высокой скорости, исключающей возможность посадки.

Межзвездные полеты всегда полны драматизма, там речь идет никак не меньше, чем о целой жизни. Та экспедиция была рассчитана на двадцать лет, стало быть, участники посвятили полету всю свою молодость. Подвиг терпения превратился как бы в пожизненное заключение. В перспективе оказались годы в космической бездне… И вдруг впереди по курсу — не известное астрономам тело, одинокая, не принадлежащая никакому солнцу, планета из числа так называемых “космических сирот”. На планете можно запастись топливом — это как бы надежда на бегство из космоса. Два инженера налаживают двигатель. И оба гибнут от лучевых ожогов: самопожертвование для спасения товарищей. Но посадка неудачна, ракета падает и разбивается, для большинства бегство из космоса кончается смертью. Спасаются только четверо, заблаговременно выброшенные катапультой, не нужные при посадке: врач, кладовщик, младший астроном и младший техник Тэй. Именно от него мы и узнали всю историю.

И вот на планете–сироте четверо осиротевших. Вокруг обледеневшие скалы, изморозь, мутные сугробы водяного и углекислого снега. В скафандрах неприкосновенный запас на неделю, но за неделю не восстановишь космический лайнер. Бегство не удалось, одну космическую тюрьму поменяли на другую, пожизненное заключение на медлительную казнь — смерть от удушья примерно через неделю. Если дышать экономнее — через две недели.

Почему они забрались в пещеру? Объяснение простейшее: искали убежище от метеоритов, все‑таки хотели оттянуть казнь. Почему именно в ту пещеру? Еще проще: она бросалась в глаза, потому что свод над входом светился. Когда подошли поближе, оказалось, что искрились кристаллы, отражая звездный свет и лучи фонарей. Ну и пусть искрятся, не было оснований уходить от этого убежища, искать другое.

Итак, потерпевшие крушение сидят на каменном полу, уткнув голову в колени. За спиной у них известковые натеки, над головой игольчатые кристаллы, мокрые пальцы сталактитов, а в будущем ничего, кроме нескольких суток затрудненного дыхания, затхлого, кислого, подогретого воздуха, с каждым вздохом теряющего вкус.

У влюбленного все мысли о свидании, у голодного — о столе, у задыхающегося — о воздухе.

— Эх, надышаться бы перед смертью, — сказал кто‑то.

И Тэй — он был уроженец побережья — стал думать о морском ветерке. Хоть бы раз пахнул в лицо прохладой, обдал солеными брызгами ветер, пахнущий свежестью, водорослями и рыбой.

Сосед его чиркнул зажигалкой — может быть, на часы хотел поглядеть — и вдруг произнес с удивлением:

— Э, да тут кислород!

— Верно, ребята, огонь.

— Горит, не гаснет!

— Осторожно, осторожно, не снимайте скафандр сразу, могут быть ядовитые примеси.

— А, все равно, сейчас или через неделю.

Тэй сорвал скафандр… и вздохнул. Воздух был настоящий, насыщенный озоном, прохладный и влажный, чуточку соленый, почему‑то с легким запахом водорослей и рыбьей чешуи. Тэю даже показалось, что он слышит шум волн.

Немножко сырой был воздух: с пронизывающим холодком, как полагается у моря. И уже через несколько минут сосед Тэя, зябко поежившись, сказал:

— Погреться хорошо бы. Дровишек тут нет, конечно.

— А вот… чем не дрова?

В полутьме прямо перед ними лежала кучка сучьев. И были они совершенно похожи на сосновые, усохшие, ненужные дереву ветки, те, что сами собой отваливаются на ветру и служат топливом всем туристам в сосновом бору.