Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан

чтобы понять смысл «Fecunda ratis». Мне захотелось выпить, и я – хоть и бросила курить много лет назад – чуть было не попросила у Евы одну из сигарет «Америкэн Спирит», которые она начала курить после знакомства с Перро. Во рту у меня пересохло. Казалось, что мой рот набит ватными тампонами, настолько там всё пересохло. – Что ты видишь? – снова спросила она с явным отчаянием, почти шёпотом, но я не обратила на неё внимания. Потому что внезапно размытая мешанина стала принимать определённые формы, появились тени и объекты, их отбрасывающие. Фигуры и пейзаж с раскинувшимся над ним небом. Багровое пятно оказалось ключом. – Красная Шапочка, – ошеломлённо произнесла я, и Ева засмеялась, но очень тихо, словно этот смех предназначался лишь для неё. – Красная Шапочка, – повторила она, и я снова наклонилась к фото. Красное пятно являлось центром композиции, связующим звеном или точкой опоры в водовороте, и я поняла, что это чепец или шляпа, тёмно-красная шерстяная шапочка на голове обнажённой девушки, которая сидела на коленях, упёршись в землю локтями. Голова у неё была опущена, поэтому лицо оказалось скрыто от любопытных глаз. Видны были только взлохмаченные волосы и эта жестокая, нелепая красная шляпа. Да, я назвала этот красный колпак жестоким, поскольку что тогда, что сейчас не могу охарактеризовать ни один из элементов этой картины иначе, как несущий зло. Даже коленопреклоненная девушка, принёсшая кровавую жертву, показалась мне какой-то заговорщицей. Её окружали неуклюжие, чёрные как смоль фигуры, и я сначала посчитала, что это высокие стоячие камни, дольмены, какое-то грубое мегалитическое кольцо с девушкой в центре. Но потом поняла, что ошиблась, и это явно какие-то звери. Огромные лохматые твари, на корточках наблюдающие за девушкой. На картине запечатлён последний, затянувшийся момент перед убийством. Хотя я подумала тогда не об убийстве. Я подумала о смерти, поскольку фигуры, окружавшие девушку, как выяснилось, принадлежали животным. А животные не убивают, это делают люди. Это свойственно мужчинам, женщинам и даже детям, но только не животным. – Она снится мне почти каждую ночь, – чуть ли не плача простонала Ева, и мне захотелось разорвать фотографию на множество крошечных клочков. Я не лгу, когда говорю, что любила и до сих пор люблю Еву, и «Fecunda ratis» поразила меня ощущением какой-то извращённой игры, которую Перро затеял с её разумом, показывая ей эту ужасную картину и утверждая, что она имеет отношение к инсталляции. Ожидая, что она начнёт её изучать. И будет всё больше и больше зацикливаться на этом занятии. Я всегда чувствовала, что от художников (а также скульпторов, писателей, режиссёров и т. д.) требуется определённое умение манипулировать людьми, но лишь немногие становятся садистами (или, наоборот, начинают с этого). У меня нет ни малейших сомнений в том, что Перро садист, независимо от того, присутствовала ли в его действиях сексуальная подоплёка. Вы можете разглядеть следы этого практически во всём, что он когда-либо создавал, и в ту ночь я увидела это в её глазах. – Ева, это всего лишь Красная Шапочка, – сказала я ей, кладя фотографию лицевой стороной на журнальный столик. – Это всего лишь картина, и ты не должна позволять ему вот так поступать с твоим рассудком. – Она ответила, что я не понимаю, что полное погружение необходимо, если она собирается хоть чем-то ему помочь, а потом взяла фотографию и села, уставившись на изображение. Больше я ничего не сказала, потому что мне больше нечего было ей сказать. Я не могла встать между ней и её bête noire и теми чёрными тварями, которых он создал для «Fecunda ratis». Вместо этого я встала и отправилась на кухню готовить ужин, хотя была не голодна, а Ева в тот день вообще вряд ли что-то ела. Я нашла в буфете банку супа «Кэмпбелл» с курицей и «звёздочками» и спросила, не съест ли она тарелку, если я его подогрею. Ева ничего не ответила. Она не проронила ни слова, просто сидела на диване, прикипев своими голубыми глазами к фотографии, не размениваясь больше ни на что вокруг. И это было примерно за три недели до того, как она в последний раз улетела в Лос-Анджелес. Она так и не вернулась в Бостон. Не вернулась ко мне. Больше я её не видела. Но полагаю, что я забегаю вперёд, пусть и ненамного. Был ещё один истеричный телефонный звонок ближе к концу апреля, когда Перро всё ещё был занят работой над элементами своей инсталляции, которая должна была открыться 1 июня в галерее под названием «Общество подсознательного мышления». Оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что мне следовало более серьёзно отнестись к этому звонку. Но я работала на двух работах, параллельно пытаясь вылечиться от гриппа. Мне едва удавалось оплачивать аренду квартиры. Поэтому я не могла всё бросить и помчаться вслед за ней. Прекрасный Принц из меня паршивый, как вы видите, и странствующий рыцарь тоже никуда не годный. В любом случае я не уверена, что она бы этого хотела. Бросилась спасать её, имеется в виду. Представлять Еву в образе попавшей в беду дамочки ещё абсурднее, чем себя её спасителем. Что только лишний раз доказывает, в какие фатальные ловушки мы попадаем, когда пытаемся загонять себя в роли шаблонных персонажей. Ожиданиям свойственно сбываться. Потом мы плачем, ворчим и жалеем себя, удивляясь своей неспособности действовать. Терапевт, которого я посещала какое-то время, объяснил, что это состояние называется «комплекс вины выжившего». В тот день я спросила его, не в том ли заключается смысл прибыльной карьеры психолога, чтобы говорить людям то, что позволяет им почувствовать себя лучше, снимая с них бремя ответственности. Оглядываясь вокруг, я вижу множество таких людей, стремящихся избавиться от ответственности. Переложить её на кого-то другого, сбросить на него жгучее чувство вины. По итогу вышло так, что я ничего не сделала, Перро заморочил ей голову, а Ева так сильно нуждалась в этом тлетворном влиянии, что готова была заплатить за подобную привилегию своей жизнью. Оплатой терапевту стали мои деньги, хотя нет, тут я кривлю душой, поскольку расплачивалась с ним кредиткой, даже не надеясь, что смогу когда-нибудь погасить эти траты. Как бы то ни было, во время нашего следующего сеанса доктор, имя которого здесь не упоминается, предположил, что некоторые пациенты хуже поддаются терапии, чем другие, и, возможно, я не хочу «выздоравливать», поэтому мы разорвали наши отношения. Я с такой же лёгкостью могу терзаться чувством вины в одиночестве, не влезая в дополнительные долги.

Ева позвонила в конце апреля. Она плакала.

Я никогда раньше