Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

— На это легко ответить, — промолвил призрак в лохмотьях, назвавшийся старейшим из древних богов. — Видишь ли, все эти люди являлись своего рода инструментами, так сказать, молодками и зубилами, с помощью которых ваялся ты. Они изнашивались, ломались и, естественно, заменялись новыми. А ты сам выстоял и уцелел.

Я с пьяной серьезностью кивнул и сказал:

— Да уж, ответ, достойный богов, если я и вправду слышал ответ.

Пыльный призрак, назвавшийся Ночным Ветром, отреагировал на это мое замечание следующими словами:

— Ты, Микстли, как никто другой знаешь, что статуя или памятник не появляются уже готовыми из известнякового карьера. Статую надо долго высекать с помощью тесел, обрабатывать обсидиановым порошком и подвергать воздействию стихий. И только когда она как следует изваяна, закалена и отполирована, ее можно считать завершенной и пригодной к использованию.

— И как это применимо ко мне? — спросил я хрипло. — Какая польза может быть от меня сейчас, когда дни мои и дороги подходят к концу?

— Я ведь не случайно упомянул про памятник, — заметил Ночной Ветер. — Памятник, кажется, только и делает, что стоит прямо, но это далеко не всегда легко.

— И дальше тебе тоже не будет легче, — сказал старейший из древних богов. — Сегодня ночью ваш Чтимый Глашатай Мотекусома совершил непоправимую ошибку, и таких ошибок будет еще много. Грядет буря огня и крови, Микстли. И боги тебя вылепили, сохранили и закалили для единственной цели: ты должен выдержать и пережить эту бурю.

Я икнул снова и спросил:

— Но почему именно я?

— Однажды, это было давным-давно, — промолвил Старейший, — ты стоял на склоне холма недалеко отсюда, не в силах решить, подниматься тебе или нет. Я, помнится, сказал тебе тогда, что ни один человек еще не проживал другой жизни, кроме той, что выбрал сам. Ты решил подняться, а боги решили помочь тебе.

Меня вдруг разобрал жуткий смех.

— Да, разумеется, ты мог оценить их внимание не в большей степени, нежели камень ценит ту пользу, которую приносит ему обработка молотком и зубилом. Но боги BCG Ж6 помогли тебе. И теперь твоя очередь отплатить им за милости.

— Ты переживешь эту бурю! — заявил Ночной Ветер.

А Старейший продолжил:

— Боги помогли тебе стать знатоком слов. Потом они помогли тебе побывать во множестве мест, многое увидеть, узнать, испытать массу впечатлений. Вот почему ты как никто другой знаешь, каким был Сей Мир.

— Был? — эхом отозвался я.

Старейший изо всей силы махнул рукой, словно сметая все вокруг.

— Все это скоро исчезнет. И никто в целом свете не сможет это видеть, слышать или осязать. Оно будет существовать только в твоей памяти. На тебя возложено бремя — помнить.

— И ты вынесешь все, — добавил Ночной Ветер.

Старейший крепко взял меня за плечо и с бесконечной грустью промолвил:

— Когда-нибудь, когда все это уйдет… уйдет безвозвратно… люди, просеяв пепел этих земель, станут гадать о том, что же здесь было. Ты сохранишь память и найдешь слова, чтобы поведать о величии Сего Мира так, чтобы он не был забыт. Ты, Микстли! Когда все остальные памятники этих земель падут, когда рухнет даже Великая Пирамида, ты один устоишь!

— Ты будешь стоять, — подтвердил Ночной Ветер.

Я рассмеялся снова, ибо сама мысль о возможности падения громады Великой Пирамиды представлялась мне нелепой. Желая несколько поддразнить призраков, я сказал им:

— Мои господа, но я ведь не высечен из камня. Я всего лишь человек, а это самый хрупкий из всех возможных памятников.

Но в ответ я не услышал ни упрека, ни какого-либо иного отклика. Призраки исчезли так же бесшумно и быстро, как появились, и оказалось, что я разговариваю сам с собой.

На некотором расстоянии позади моей скамьи дрожал неверный печально-голубой свет уличного факела. В этом скорбном освещении сыпавшиеся на меня красные цветы тапачини казались кроваво-красными. Мне вдруг стало жутко. Однажды, в далеком прошлом, стоя в первый раз на краю ночи, на границе тьмы, я испытал такое же ощущение: мне казалось, что я совершенно один в мире, всеми позабытый. Место, где я сейчас сидел, выглядело всего лишь крохотным островком тусклого голубоватого света посреди кромешной тьмы и пустоты. Мне послышалось, что до меня донесся тихий стон господина Ночного Ветра, который с придыханием пробормотал в последний раз:

— Помни…

Пробудившись утром с первыми лучами солнца, я лишь посмеялся над своим дурацким пьяным бредом и, кряхтя да поеживаясь после спанья на жесткой, холодной каменной скамье, поплелся обратно во дворец, рассчитывая застать весь двор еще спящим. Но там царила нервная суета: все сновали туда-сюда, а у важнейших входов-выходов были почему-то расставлены вооруженные мешикатль. А когда я, найдя принца Иву, узнал от него последние новости, мне пришлось призадуматься, а действительно ли ночная встреча была всего только сном. Ибо оказалось, что сегодня ночью Мотекусома действительно совершил неслыханное вероломство.

Как я уже говорил, существовала незыблемая традиция, согласно которой торжественные церемонии, к числу коих относились и похороны высоких правителей, нельзя было омрачать насилием. Упоминал я и о том, что покойный Несауальпилли практически распустил армию аколхуа, а немногочисленная дворцовая стража не была готова отразить нападение. Как вы помните, наш Чтимый Глашатай не присутствовал на похоронах, отправив вместо себя Змея-Женщину Тлакоцина и военачальника Куитлауака. Но о чем я умолчал, потому что и сам тогда этого не знал, так это о том, что Куитлауак прихватил с собой боевой акали с шестью десятками отборных воинов, которые тайно высадились вблизи Тескоко.

В ту ночь, пока я в пьяном бреду разговаривал то ли с видениями, то ли с самим собой, Куитлауак и его воины, напав на дворцовую стражу, захватили здание, после чего Змей-Женщина повелел всем присутствующим выслушать объявление. Он провозгласил от имени Мотекусомы, как верховного главы Союза Трех, что Чтимым Глашатаем Тескоко станет не наследный принц Черный Цветок, а почти никому не известный принц Какамацин, Маисовый Початок. Этот молодой человек двадцати одного года от роду был сыном Несауальпилли от одной из наложниц, доводившейся, кстати, Мотекусоме младшей сестрой.

Столь неслыханное попрание обычаев было достойно возмущения, но, увы, возмущением все сопротивление и ограничилось. Сколь бы ни была похвальна миролюбивая политика Несауальпилли, но в ее результате аколхуа оказались не способны дать отпор вмешательству Мешико в их дела. Наследный принц Черный Цветок выразил бурное негодование, однако ничего поделать не смог. Куитлауак, человек неплохой, хотя как брат Мотекусомы вынужденный исполнять его приказы, выразил смещенному принцу соболезнование и посоветовал потихоньку убраться куда-нибудь подальше, пока владыке Мешико не пришла в голову здравая идея отправить конкурента в заточение или вовсе от него избавиться.