Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Создавалось впечатление, что он поддерживает рабочих ткацких мануфактур. Он поддерживал представителей профсоюзов и «хунту» профсоюзных лидеров. Он отождествлял себя с нравственным и честным трудящимся человеком. Однако Закон о профсоюзах, снявший с них подозрения в антигосударственной деятельности и предоставивший их фондам защиту в суде, был опубликован только в 1871 году.

Многое еще предстояло сделать. В 1871 году санитарный врач обнаружил в лачуге в Бетнал-Грин трехлетнего ребенка, занятого изготовлением знаменитых серных спичек. Ажиотаж иного рода спички вызвали, когда весной этого года канцлер казначейства Роберт Лоу предложил обложить их косвенным налогом. Начались волнения, особенно среди работников спичечной фабрики Брайанта и Мэя, которые и без того крайне мало получали за свой тяжелый труд в нездоровой обстановке. Серная спичка едва не стала последней соломинкой, сломавшей спину верблюда. По настоянию Гладстона налог спешно отозвали, но через 17 лет ситуация достигла критической точки.

Это было непростое время. Либералы по-прежнему оставались разобщенными, и, кроме того, они столкнулись с непримиримым врагом в палате лордов. Гладстон все еще надеялся объединить свою партию вокруг дела Ирландии. Пожалуй, он потратил слишком много сил на страну, к которой англичане были большей частью равнодушны. Все усилия, приложенные для разделения Церкви и государства и принятия земельных законов, казалось, произвели мало впечатления на ирландцев, остававшихся, по мнению английских политиков, вечно неблагодарными. Гладстон понимал, что лучшие дни его правления уже позади. Он сказал Кларендону, что чувствует себя, «как могла бы чувствовать пчела, если бы доподлинно знала, что умрет после того, как вонзит жало». Весной 1872 года Дизраэли заметил о либералах на передних скамейках: «Вы видите перед собой ряд потухших вулканов». Годом ранее в The Times отметили: «Решение государственных вопросов в этой парламентской сессии больше повредило репутации палаты общин, чем все неудачи прежних лет, наполненных самыми бурными событиями. Дела не делаются, законотворчество зашло в тупик». Лето выдалось невыносимо тяжелым: двое из кабинета министров слегли с нервным срывом, а Кардуэлл (тот самый, который, по сообщению графа Гренвилла, пристально смотрел в огонь) был объявлен сумасшедшим.

Премьер-министр и королева не ладили еще сильнее, чем раньше: по словам Гладстона, она сосредоточила на нем «всю силу отторжения». Насколько непопулярна она была в народе, стало ясно в период рождения и скоропостижной смерти третьего сына принца Уэльского. В день его появления на свет авторы газеты Reynolds’ News поздравили читателей с «очередным безрадостным событием», а после смерти мальчика на следующий день — со «счастливым избавлением». «Мы с большим удовлетворением сообщаем, — писала газета, — что новорожденный ребенок принца и принцессы Уэльских умер вскоре после рождения, тем самым избавив рабочие классы Англии от необходимости содержать в будущем еще одного государственного нахлебника в придачу ко всем тем, кого они кормят уже сейчас».

В отношениях премьер-министра и королевы снова пробежал холодок, когда он предложил ей проводить больше времени в Лондоне. По его словам, это «могло бы немало послужить укреплению престола — обстоятельства требуют приложить для достижения цели все возможные усилия, и это позволило бы наглядно продемонстрировать публике, как королевская семья исполняет свой общественный долг». Королева ответила одним из своих знаменитых истерических взрывов. Она сказала, что предложение Гладстона «поистине чудовищно»:

Нетрудно заметить в этих словах намек на то, что Гладстон несет личную ответственность за несчастья министров, не говоря уже о самой королеве, но на самом деле старик вряд ли заслуживал таких обвинений. В заключение королева объявила: «Она не может продолжать». Конечно, она могла и продолжала. Впрочем, ее обвинения все же были небеспочвенными. Только за последнее время ряды государственных деятелей, скончавшихся или тяжело заболевших в сравнительно молодом возрасте, пополнили Брайт, Чайлдерс и Кларендон. В предыдущем поколении были Питт-младший, Каслри, Фокс, Ливерпул и Каннинг — всем им также еще не исполнилось шестидесяти лет. Во многом это объяснялось той нервозной лихорадочной атмосферой, в которой им приходилось жить. Они не знали ни минуты отдыха, — вероятно, их можно назвать первыми жертвами викторианского чувства долга и идеала упорного труда. Их преемникам приходилось не легче. Новые трудности в империи, обострившаяся конкуренция с другими промышленными державами и упадок сельского хозяйства добавляли беспокойства и без того обеспокоенным государственным деятелям.

Утешение и поддержку королева Виктория находила у заслуженного королевского слуги Джона Брауна, который относился к ней, как взволнованный отец мог бы относиться к своенравной дочери. Со временем она все больше отдалялась от своей семьи, даже от наследника, и все больше полагалась на доброту окружающих. Говорили, что Джон Браун был даже слишком добр к ней, — по некоторым неподтвержденным данным, они были неофициально женаты, но это, конечно, выдумки.

Гладстон считал себя обязанным спасти Викторию из пропасти бездействия и непопулярности, в которую она упала. Однако его усилия не находили отклика. «Она очень ласково смотрела на меня и была добра, — писал он, — но в разговорах со мной она, очевидно, испытывает стеснение и в какой-то момент всегда осекается, очевидно сдерживая возникающую мысль». До нее доходили сведения о ночных встречах премьер-министра с падшими женщинами. Сам он, вероятно, считал их также частью возложенной на себя миссии, или призвания свыше, но для стороннего наблюдателя это могло выглядеть совершенно иначе.

В действительности состояние королевы вряд ли было таким серьезным, как ей казалось. Ее личный секретарь генерал Грей писал принцу Уэльскому: «Несмотря на уверения, я не наблюдаю в ней недостатка сил и здоровья. Дело лишь в давней привычке бесконтрольно потакать своим слабостям, не позволяющей хотя бы на десять минут отложить удовлетворение любого желания или каприза, не испытав при этом более или менее ощутимого нервного возбуждения». Выносить скучные рассуждения Гладстона определенно было выше ее сил. «Он обращается ко мне, — говорила она, — как к публичному собранию».

Сам Гладстон всерьез подумывал об отставке. Он сказал Виктории, что не желает провести старость «под гнетом бесконечных разногласий, неотделимых от его нынешнего положения». Последней каплей стал провал его Билля об ирландском университете в 1873 году, который должен был фактически поставить католические учреждения под контроль Дублинского университета. Гладстон изъявил желание уйти на покой, но тут возникла проблема в лице Дизраэли. Королева попросила его сформировать правительство вместо Гладстона, но он отказался. Он был бы совершенно счастлив исполнить желание своей повелительницы, но только не при нынешней палате общин. Он не хотел возглавить еще одно правительство меньшинства и втайне надеялся дождаться, когда раскол в рядах оппонентов еще углубится. Он хотел, чтобы они продолжали, выбиваясь из сил, исполнять свои обязанности. Гладстону ничего не оставалось, как вновь взвалить на себя ярмо.