Счастливые сестры Тосканы - Лори Спилман

Я вижу, как заблестели в темноте глаза Поппи.

– Под конец жизнь становится простым уравнением. Каждый раз, когда ты кого-нибудь любишь – мужчину или ребенка, кота или лошадь, – ты добавляешь яркую краску в этот мир. А отказываясь любить, наоборот, стираешь эту краску. – Тетя улыбается. – Вот и решай, что тебе больше нравится: черно-белый карандашный рисунок, акварель или написанная маслом картина. – Она прикасается к моей щеке. – Я не говорю, что ты должна жить в постоянном поиске, но прошу тебя: никогда не упускай шанса полюбить, не проходи мимо и для начала хотя бы внимательно присмотрись к человеку, прежде чем его отталкивать.

Я слушаю Поппи, а сама пытаюсь примириться с мыслью, что Мэтт-приятель может стать Мэттом-любовником. Может, я действительно недостаточно внимательно его рассмотрела?

Я начинаю засыпать, и тут Поппи крепко сжимает мою руку. Я даже удивляюсь, откуда у нее столько сил.

– Твоя мама, Эмилия, очень тебя любила.

Я замираю. Мама умерла, когда мне было всего два годика. И бóльшую часть этого времени она тяжело болела. Всю жизнь меня мучил вопрос: может, это я стала причиной ее недуга?

– Но как ты… – Слова застревают у меня в горле. – Почему ты так в этом уверена?

– Ты была ее ангелом. Так она тебя называла.

Слезы катятся у меня по щекам. Я всю жизнь мечтала о том, чтобы кто-нибудь мне это сказал.

– Но она же меня совсем не знала. Не знала, какая я. Я была крошечным ребенком. И мы провели вместе так мало времени.

Поппи крепче сжимает мою руку:

– Материнская любовь не измеряется временем, Эмилия. Она возникает мгновенно и длится вечно. Можешь мне поверить, дорогая, уж я знаю это наверняка.

1961 год;

на борту теплохода «Христофор Колумб»: по пути из Италии в США

Роза все-таки добилась своего. Впрочем, как и всегда. Но если быть честной, я поехала с ней по доброй воле. Мне казалось, что это единственное правильное решение. Восьмидневный вояж от Неаполя до Нью-Йорка, слава богу, прошел спокойно. Днем дул теплый бриз, и только иногда случалась гроза. Но у новорожденной Джозефины день с ночью перепутались. Каждый вечер, когда мы забивались в нашу тесную каюту, девочка широко открывала глазки и начинала изучать этот мир. Материнские обязанности изматывали сестру, и я делала все, чтобы малышка не мешала ей спать по ночам. Я часто укутывала ее и тихонько уходила на палубу. Там мы стояли и смотрели на восток, туда, где жил мой Рико. Мы вместе наблюдали за тем, как поднимаются и опускаются черные волны. Я показывала племяннице созвездия и рассказывала о том, как счастливо сложится ее будущая жизнь.

Роза понимала, что я тоскую, но все равно была как на иголках, когда я оставалась с Джозефиной одна. Сестра не раз подлавливала меня, когда я притворялась, будто я – молодая мама и плыву за океан к своему любимому мужу. В такие моменты она деликатно напоминала, что роли матери и жены принадлежат ей, а не мне.

Но между мной и Джозефиной возникла связь, и Роза не могла этого отрицать. Малютка была моей постоянной слушательницей и неизменным источником радости. Она внимательно изучала мое лицо, хмурила бровки, когда я рассказывала ей о своем любимом Рико, самом лучшем мужчине на свете. А когда мои глаза застилали слезы, она хватала меня за палец, как будто хотела сказать, что понимает, как мне больно.

Я называла девочку своим маленьким чудом и говорила, что она – единственная причина, почему я еще не умерла. И это было правдой.

Бедная моя тетя… Долгое и одинокое морское путешествие с каждым днем отдаляло ее от прошлого – любимого мужа и ребенка, которого она потеряла… Ночи она проводила с новорожденной малышкой, которая так напоминала ей собственную дочь. Неудивительно, что Поппи перенесла всю свою материнскую любовь на крошечную племянницу и очень к ней привязалась.

– Теперь все понятно: ты полюбила Джозефину, как родную дочь. Ты горевала и никому не хотела навредить.

У тети начинается приступ кашля. Я хлопаю ее по спине, и у меня появляется дурное предчувствие. Поппи умирает. Она нуждается в прощении. Я сперва не слишком серьезно к этому отнеслась, но сейчас понимаю, что ей необходимо это услышать. Пусть даже не от сестры.

– Я не виню тебя в том, что ты сделала с моей мамой, – тихо говорю я. – Не сержусь, что ты пыталась ее похитить.

– Похитить? – шепчет тетя. – Ну да, так они это назвали.

– Ты была не в себе. Неужели бабушка этого не понимала?

– Я верю, что в глубине души она меня поняла. Это Альберто настоял на том, чтобы я уехала. И Роза, естественно, приняла его сторону. Я поставила ее в ужасное положение: бедняжке пришлось выбирать между мужем и сестрой. Всю жизнь об этом жалею. Дня не проходит, чтобы я не сомневалась в правильности своего решения. И конечно, постоянно раскаиваюсь в том, что так безрассудно тогда себя повела.

– Тихо-тихо, – успокаиваю я Поппи, – все это осталось позади. Ты сама построила свою новую прекрасную жизнь и населила ее людьми, которые любят тебя. Ты должна гордиться собой.

Тетя умоляюще смотрит на меня:

– Когда снова увидишь Розу, скажи ей, что я сожалею. Скажи, что я люблю сестру и всегда по ней скучала.

У меня сердце кровью обливается. А потом вдруг приходит решение. Я смотрю на тетю в ярком свете луны, а в голове бьется мысль: вдруг у меня получится привезти бабушку в Италию, чтобы они могли встретиться, перед тем как попрощаться навсегда?

Говорят, время лечит. Но я, став свидетельницей одновременного выздоровления тети и ее любимого Рико, ответственно заявляю: лечит вовсе не время, а любовь.

В среду утром первым делом уговариваю Поппи показаться врачу. Мы с Люси все это время думали, что причина быстрого ухудшения ее состояния – опухоль головного мозга. И были очень удивлены, когда молодой терапевт диагностировал у нее респираторную инфекцию. Он внутривенно ввел ей коктейль из антибиотиков, стероидов и физраствора. Днем в четверг тете уже не терпится поскорее оказаться рядом с Рико.

Я арендую белый кабриолет – Поппи велела нам не скупиться, – и следующие полторы недели мы каждый день встаем на рассвете и едем в Салерно. И даже если утро холодное, она запрещает мне опускать верх.

– Вот для чего придуманы сиденья с подогревом, – говорит Поппи. – А теперь жми на газ. Господи, Эмилия, это «мазерати», а не минивэн!

Тетя сидит у кровати Рико, причесывает его, бреет, шепчет ему слова любви, а он постепенно возвращается к жизни. Мы каждый день наблюдаем улучшение его состояния. Он открывает глаза. Он улыбается. Пытается произнести пару слов. Начинает говорить короткими предложениями. Доктор называет это чудом. Поппи – судьбой. А я считаю, что это просто прекрасно.

Через неделю Рико уже может самостоятельно есть, и, когда мы приезжаем, он обычно сидит в кресле-каталке и пощипывает струны своей скрипки или возится со старым фотоаппаратом «лейкой». Лицо у него уже не такое бледное, и, глядя на Рико, я легко могу представить молодого скрипача из Германии, который очаровывал своей игрой толпы туристов… и мою тетю. Да, его подбородок сейчас не назовешь высеченным из мрамора, и мускулы наверняка уже не такие крепкие, но у него по-прежнему пронзительно-голубые глаза, густая шевелюра вьющихся волос и ослепительная улыбка, которую так обожала Поппи.