Домино - Росс Кинг

Наша беседка, как выяснилось, когда мы проложили к ней дорогу, располагалась в змеевидном изгибе колоннады, выходившем на Южную Аллею, а за ней находилась отененная листвой прямоугольная площадка, на которой приступил к настройке инструментов оркестр: доносившиеся оттуда звуки походили сначала не то на бренчанье подсвечников, не то на скорбное мычание домашней скотины. Мы полюбовались также помостом с навесом, которые были сооружены для танцев — ригодона, лувра, гальярды; однако, не дожидаясь их начала, площадкой завладело несколько юных щеголей, затеявших шумную игру в волан. Наше местоположение казалось мне удачным, но Топпи остался им недоволен: он трижды с раздражением повторил, что заказывал беседку напротив, с обзором Большой Аллеи: там, как я предположил, гулявшей публике легче было его рассмотреть. Посему он старался вознаградить себя за причиненное неудобство самой усердной демонстрацией повадок фата: по сравнению с ними мои эскапады перед окном торговца сыром на Грин-стрит если и можно было чему-то уподобить, то разве что смиренным телодвижениям квакера. Не умеряя жалоб, Топпи продолжал жеманиться и за ужином, в обществе своих друзей, которых явилось около десятка: среди них были леди Сакарисса в костюме девушки-продавщицы кресс-салата и сэр Джеймс Клаттербак, одетый вождем шотландских горцев. А накрытый стол вызвал у Топпи целый поток ламентаций по поводу количества и качества поданных ему кушаний: по его уверениям, сквозь тонкие ломтики ростбифа без труда можно было читать газету, к каковому опыту он и приступил, однако был удержан свистящим шепотом леди Сакариссы, который она сопроводила чувствительными тычками.

Поскольку ни леди Сакарисса, ни сэр Джеймс не узнали меня в моем наряде, Топпи, потехи ради, представил им меня как «мисс Миранду» — свою кузину, недавно прибывшую из Шропшира; я был принужден играть роль этой вымышленной персоны на всем протяжении ужина и отвечал на вопросы, подделываясь под голос молодой девушки. Я вволю — и даже с удовольствием — предавался этой забаве, однако мистификация лопнула, когда нам принесли выпивку: кружки красного портера, бутылку бургундского, бутылку шампанского и множество кружек столового пива вместимостью в кварту. Галантно наполняя мой бокал шампанским, сэр Джеймс вдруг — ни с того ни с сего — осведомился:

— Послушай, Топпи, а куда, черт побери, девался тот болван, который всюду таскался за тобой по пятам, будто сборщик королевского дерьма? Как, бишь, звали этого пустоголового олуха?

— Котли, — не моргнув глазом ответила леди Сакарисса и едко хихикнула под прикрытием маски. — Джордж Котли.

— Вот-вот, именно так. Увалень, каких я в жизни не видывал: под грошовой же планидой он, видать, уродился. Эй, Топпи, в чем дело? Черт возьми, с чего это вы так развеселились?

Если румянец и залил щеки сэра Джеймса или леди Сакариссы, когда Топпи заставил меня дать eclairissement, то его нельзя было разглядеть под маской, но, так или иначе, а мои щеки пылали огнем.

Мы заказали еще спиртного, а одна дама чудесным голосом спела несколько сентиментальных баллад и веселых песенок, среди них — «Поверьте мне», «Через леса, мальчуган» и «Говорите мне: я красива»: последняя — о глупой кокетке. К тому времени, когда мы осушили принесенные бутылки и кружки, провозгласив тосты за короля Георга, королеву Шарлотту, лорда Норта и других знатных особ, даму сменил певец с еще более изысканным сопрано. Это был высокий мужчина средних лет, слегка расположенный к полноте, кроткой внешностью напоминавший провинциального приходского священника. При пении грудь его мощно вздымалась, кружевная гофрированная рубашка и шелковый жилет волновались подобно парусу, очертания рта менялись с необыкновенной живостью, исторгая столь сладостные звуки, что казалось, будто певец проглотил соловья. Представленный публике как «кавальеро Джованни Батиста Орландо, рыцарь святого Марка», он сделался предметом бурного восхищения со стороны наших дам, тогда как мужчины принялись исподтишка фыркать и посмеиваться с недвусмысленной издевкой.

— Здесь, Джордж, мы созерцаем еще одно поразительное зрелище, — шепнул мне Топпи, когда долговязый вокалист завершил вторую арию под гром восторженных аплодисментов, — это удивительное создание из Италии с виду неотличимо от любого джентльмена, однако поет совершенно женским голосом. К какому же полу, следовательно, его отнести?

Я даже не пытался ответить, все еще пребывая в замешательстве и внутренне кипя от негодования по поводу высказываний сэра Джеймса, но тут один из приятелей Топпи, наряженный косарем, быстро вставил:

— Ни к тому, ни к другому. Третья разновидность, ручаюсь вам.

— Думаю, именно так, — заметила леди Сакарисса, лаская певца нежным взором. — Он воистину обладает голосом, который не может принадлежать мужчине или женщине, а только некоему богу.

— Я бы сказал, скорее каплуну, — пробормотал косарь. — Ку-ка-реку! Слышен крик петушка.

— Вы были бы точнее, — шепнул в ответ Топпи, — если бы отсекли «петушка», как поступил с ним доктор.

Когда развязные остроты сменились чередой язвительных суждений насчет того, сумеет ли кавальеро отличиться как игрок в бадминтон, будучи не в состоянии «продержать волан на весу», дамы обозвали шутников негодными завистниками. Я же почти не слушал исполнителя, хотя пел он великолепно, и пропускал мимо ушей вызванные им пересуды, поскольку, едва усевшись на место и далее на протяжении всего ужина — в особенности после выпадов сэра Джеймса, — прилежно разглядывал через подзорную трубу ряженых, которые прогуливались рука об руку мимо нашей беседки. Надеясь увидеть леди Боклер (а я не сомневался, что узнаю ее тотчас же — под маской она или нет), я, однако, потерпел неудачу — и с великой радостью встретил предложение совершить прогулку по парку.

Мы расплатились по счету, причем моя доля, к немалому моему беспокойству, составила сумму в пять шиллингов и шесть пенсов, а затем двинулись по Большой Поперечной Аллее. Миновав помост для танцев, где игроков в бадминтон вытеснило, наконец-то, не менее шумное общество танцующих, мы прошлись вокруг, выставив себя на обозрение прочей публике, которая, в свою очередь, показывалась нам, словно мы и они были одновременно и актерами, и зрителями: следили за представлением и вместе с тем его разыгрывали. Вскоре мои спутники забрались далеко вперед, и вся наша компания мало-помалу рассеялась по сторонам, поддавшись на соблазны множества павильонов — Турецкого Шатра, Китайского Домика, Храма Комуса, на редкость богато украшенного Чертога Музыки на Большой Аллее, пока в итоге я с ужасом не обнаружил, что остался в полном одиночестве.

Горчайшие сожаления терзали мне сердце при мысли о том, насколько иначе протекал бы вечер, если бы только леди Боклер согласилась меня сопровождать. Как вытягивали бы шеи вослед нам ряженые из беседок! Сколько немолчных перешептываний и вопросов вызвал бы турецкий костюм; эти знаки внимания наверняка пробудили бы в леди Сакариссе ревнивое чувство к леди Боклер, а в сэре Джеймсе — и, возможно, даже в Топпи — зависть ко мне. Теперь, однако, лишенный тягостного общества, равно и общества миледи, я шествовал сквозь веселившуюся толпу, словно был облачен не в одеяние Полуночной Матушки, а в плащ невидимки; словно был не живым существом из плоти и крови, а всего лишь рисованной тенью Секста Тарквиния.