Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский

Внезапно вокруг нас загудело, мощно и напористо. Возник поток, судя по всему, ветровой, он стал относить нас в сторону, дальше от точки наилучшей слышимости. Впрочем, где нам было лучше, понять в этой адской обстановке теперь уже было совершенно невозможно. И только одну вещь улавливало моё сознание — всё идёт не по плану, всё происходит ровно наоборот тому, как всем нам было необходимо.

И тут выступила моя умная жена, моя Ленуська, самый надёжный человечек и на земле, и в этой, неизвестно как прилегающей к ней местности. Она сложила ладошки трубочкой и что есть сил выкрикнула в эту невесомую темноту, практически наугад:

— Реверс!!! Реверс переключи, Ге-е-ера-а!!!

В то же миг гудеть перестало, но после секундной паузы сразу же зашумело вновь. Поток, что выталкивал нас из исповедальника, подхватил нас обоих и вернул на прежнее место. И вдруг из полной неизвестности мой собственный голос, который мы бы уже не могли спутать ни с одним другим, откуда бы он ни исходил, выкрикнул, ещё громче моего здешнего, навстречу нашей темноте:

— Ге-ер, Ленка с тобо-ой?!

И уже я, навстречу, полной грудью, в ответ счастливому звуку с той далёкой, спасительной стороны, вторил сам:

— И с тобо-ой?

И оба мы, усиленные обеими подругами жизни, набрав в лёгкие запас последней надежды, одновременно запустили в это межгалактическое пространство, разделявшее меня и мою жену от моей жены и меня, этот финальный, раздирающий вселенную крик:

— Да-а-а-а!!!..

Мы стояли, держась за руки, и продолжали орать как ненормальные, по инерции, не видя вокруг себя ничего и никого. Было уже довольно светло против прежней густейшей тьмы: свет в нашем полуподвале, хотя за окном ещё не сгустились сумерки, горел довольно ярко. Рабочие поверхности кухни были убраны, плиты сияли чистотой, многочисленные половники и другие глянцевые поварёшки висели строгими рядами вдоль противоположной стены, радуя уже не зрение, но вполне человеческий глаз. На мне была чёрная майка, плотно прилегающая к телу, и мои любимые джинсы, старые, притёртые к ногам и животу — я чаще других надевал их под поварскую куртку, — и мой же излюбленный, прикрывающий щиколотки, длиннющий синий фартук. Ленка, как и всегда, не позволяя себе выглядеть сомнительно даже в случаях, когда этого не требовала ситуация, была в одном из своих деловых костюмов, по обыкновению чёрных: юбка миди, чуть суженная ниже колен, что делало мою жену ещё привлекательней и сексуальней, и строгий жакет на двух пуговицах, из-под которого выглядывал сиреневого шёлка гольф с широким горлом. Упругие кудри, живущие непослушной копной сами по себе, на этот раз почему-то не показались мне такими уж непокладистыми. В них присутствовала какая-то строгость и особое изящество, будто эти так причудливо завитые природой шампуры существовали исключительно для того, чтобы радовать своей неповторимостью тех, кто понимает в красоте нечто, данное не каждому. Возможно, для этого нужно было просто на какое-то время стать параллельным и по-новому взглянуть на окружающий мир.

Рядом с вытяжкой стоял эмалированный ночной горшок под крышкой. Я притянул к себе свою женщину и вдохнул запах её живых волос. Мы постояли так пару минут, ничего не говоря, после чего она мягко отстранилась и спросила:

— Сколько у нас времени?

— От Читы до Краснокаменска 508 километров, — ответил я, уже крутя в голове маршруты и расстояния, — это если на машине через Дарасун, Могойтуй, Оловянную и Борзю.

— Откуда знаешь? — удивилась моя жена.

— Не знаю, откуда, — честно признался я, — просто знаю и всё, так причудилось.

— А до Читы как?

— Понятия не имею, — с той же самой правдивостью удовлетворил я её любопытство, — это вообще где хотя бы?

— Сейчас выясним, — ответила Ленуська, — пошли в мой кабинет, к компу. Заодно билеты закажем.

Мы стали подниматься наверх, к ней. По пути она успела бросить:

— Как же ты про реверс забыл, пустая голова?

— А ты чего не напомнила? — искренне возмутился я такой постановке вопроса. — Он же ясно кричал, чтобы оба мы не забыли…

Когда Герман и Елена Веневцевы приземлились в читинском аэропорту «Кадала», времени у них оставалось не так много. Это если вести отсчёт, понимая ситуацию исключительно по-своему, отбросив все возможные временны́е смещения и нестыковки, о которых оба они могли лишь догадываться. Насколько хотелось верить обоим, трое суток, данных Еленой оболочкам брата Павла и брата Петра на осуществление непрерывных попыток вырваться из этой уже далеко не безопасной для них надземки, истекали через восемнадцать часов. Но опять же — беря за основу расчёта режим прямого течения времени, тут и там, где «те» секунды, устно отбиваемые братьями с последующим уложением их в минуты и часы, даже в самом далёком приближении могли бы синхронно или похоже на то складываться в «эти», в понятные земные сутки. Надежды, если честно, было мало. Пока супруги добирались до Читы, охая с замиранием сердца в те мгновения, когда старенький «Ту-154» проваливался в воздушные ямы, и потом, трясясь до автовокзала на раздолбанном автобусе, принадлежащем местному автопарку, они старались об этом не говорить. Хотя, вспоминая в отдельные моменты перелёта свои недавние невероятные приключения, оба, не сговариваясь, решили, что доставка их через Проход и обратно проходила в значительно более комфортной обстановке, хотя и не кормили. Правда, то, что им предложили в самолёте, тоже не могло считаться едой, учитывая особый взгляд Германа на кулинарию.

И всё же, несмотря на бытовые частности, и Герман Григорьевич, и Елена ясно осознавали, что не осуществить попытки выручить братьев им никак нельзя, и потому тема эта по их же молчаливому взаимному уговору не обсуждалась вообще. Случится — будет чудо. Не произойдёт — чистой, по крайней мере, останется совесть, что тоже немало, потому что, как бы там ни было, оба лишенца отбывали не по своей охоте, а взяты были в ходе исполнения служебной надобности. Да и так, чисто по-человечески, если тряхнуть головой, отрешиться от этой уже успевшей стать привычной действительности и вернуться в мыслях туда… то можно ли всё это просто взять и забыть?

Они и помнили, вздрагивая при каждом звуке, напоминающем своим равномерным шумом гул высокооборотного вентилятора.

Был вечер, когда они вылезли из автобуса и стали думать, чего делать дальше. Ждать поезда до Красного — именно так здесь называлось нужное им место, в котором придётся провести ночь, — пожалуй, неразумно, хотя, наверное, и удобней, нежели пережить многочасовую тряску по местному бездорожью. К тому же завтра пятница, и оба решили, что, скорее всего, объявившись к самому концу рабочего времени, они уже не застанут на месте тамошних верхних, чтобы вступить с ними в переговоры близкого рода.

Оставалось такси. В этом случае они прибудут на место утром, через восемь-десять часов езды, но зато у них будет реальный шанс.

Они чего-то перехватили наспех в станционном буфете и, через полчаса переговоров с местными возилами, обратив истребованные семь тысяч в шесть, уже откинули спины на ободранное заднее сиденье вазовской «шестёрки».