Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский

— Ладно, полчаса, — хмыкнул майор, — и на этом всё, капут! Дам двоих, побудут с вами, покажут и обождут там же. И, извиняюсь, ещё придётся вас… — он пытался подобрать подходящее слово и подобрал-таки, — посмотреть… На незаконные предметы, так сказать, сами понимаете. Такой у нас порядок для всех, даже для культуры.

— Хорошо, что для всех, а не «не для всех», — с пониманием кивнула Елена, — значит, система всё ещё работает, и есть надежда, что так будет и впредь.

— На том стоим, — довольный услышанным, чётко отыграл её слова опер. — Пошли давайте, они, наверно, с завтрака уже, самое время.

Ещё через какое-то время, ощупав каждого на наличие посторонней неразрешёнки, два гуинщика, лейтенант и старшина, завели супругов в небольшую пристройку к хозблоку, в которой размещалась библиотека колонии № 10. Они сели и стали ждать, разглядывая нищенские стеллажи, сколоченные из грубой, окрашенной белой масляной краской листовой фанеры, с сотней-другой разнокалиберных по виду и, надо думать, случайных по содержанию книжек. Время, столь драгоценное в их случае, неумолимо текло, и оба они об этом не забывали. Дёргаться, впрочем, было уже бессмысленно: так или иначе, условия были определены, точней говоря, обменены на конверт с десятью сотенными банкнотами американского казначейства. Что касалось последующего трансфера, больше виртуального, чем реального, то в эти минуты ожидания что Герман Григорьевич, что его жена меньше всего о нём помышляли. Слово было выпущено с этой стороны Прохода, однако никто не гарантировал возврата с той.

Их завели, обоих, одного за другим, неотличимых по виду. Единственное, что отличало одного рецидивиста от другого, — это нагрудные номера на белом тряпичном прямоугольнике, пристроченные к робам, пошитым из грубой чёрного цвета кирзы.

Лейтенант предупредительно кивнул на посетителей и вслед за этим указал им на длинную скамью, располагавшуюся с противоположной от осу́жденных стороны стола. При этом он соблюдал все надлежащие вохровцу приличия, принятые при общении с авторитетными зэками. Старшина встал у двери, облокотился на стену и принялся равнодушно исследовать глазами течение заоконной жизни.

— Общайтесь, — коротко произнёс лейтенант, — время пошло. — И посмотрел на часы.

— Вот это оп-па так оп-па! — развёл руками Сохатый, он же брат Павел, если по-старому. — От это встреча так встреча, от это я понимаю! — На лице его нарисовалась такая широченная улыбка, что не поверить в её искренность было просто совершенно невозможно. — Какими судьбами, матушка?

— Здравствуйте, Еленочка, — робко улыбнулся вдогонку брату второй заключённый, брат Пётр, Паштет, — если в нынешних обстоятельствах мерить его суть жизнью до заговора и последующего переворота. — И вы здравствуйте, — он вежливо поклонился головой в сторону Германа Григорьевича, не очень понимая, кто есть таков этот приятного вида человек средних лет.

— Это Герман, мой муж, — отрекомендовала его хозяйка «Шиншиллы», — вот и познакомились, наконец.

— Оп-па! — снова подал свой голос «смотрящий» брат, — двойная радость у нас, я гляжу, вся семья в сборе, включая шефа! — и с хитринкой во взгляде кивнул Веневцеву: — Чего хоронился-то от нас, братан, неужель такие прям уж страшные?

Лейтенант, деликатно отсевший в угол, мало чего понимал из обрывочных всплесков застольных приветствий; Еделев приказал отбить полчаса, приглядывать за порядком, а больше не лезть ни в какие дела, если чего-либо не выйдет за рамки дозволенного. Что он и делал.

На приветствие Сохатого Герман не ответил, право вести беседу уступил жене. Разве что ответно изобразил на лице намёк на радость встречи и стал ждать продолжения действия. В эту минуту ему и так было невероятно трудно сдерживать эмоции, разом нахлынувшие на его оболо… на всё его существо, на его чувствительную сердечную мышцу, начавшую трудиться на полные обороты сразу же после их успешного двойного приземления у вытяжного шкафа. Теперь же перед ним сидели оба они, двое апостолов, его персональные проводники от первого оборота к очередному, оба — учителя, архангелы и посланники неизвестной и чрезвычайно разумной силы, разместившей царствие своё в местах, весьма отдалённых от этих. Герману казалось, что ещё вчера, вот-вот, только-только… он даже не успел пока ещё осмыслить того, что произошло с ними со всеми, не то что преодолеть хотя бы один оздоровительный сон, который вычистил бы ему разум и заставил обрести свежий взгляд на ситуацию… Он сидит теперь перед своими бывшими учителями, и он должен принимать их такими, какими были они не там, а обитают тут, на самой настоящей бандитской зоне, в этой убогой тюремной библиотеке, вне той далёкой и уже наверняка недостижимой надземки.

— Послушайте меня внимательно, оба вы, Петя и Паша, — понизив голос, внятно проговорила Елена Веневцева, — мы друг друга знаем не первый день, так что оба вы наверняка понимаете, что вряд ли мы сюда к вам приехали ради какого-нибудь пустяка типа передачки или просто поболтать.

— Почему просто? — хмыкнул Сохатый. — Очень даже не просто, а потому что совестливость заела, кушает, видать, поедом изнутри, что одни лямь свою тянут на забайкальской па́йке, а другие на палатях у себя десертничают, как это, как его… — он на секунду призадумался и выдал: — «флан де фромаж аляпур дефрамбос», так вроде бы хрень эта звалась, ну где там у вас ещё творожок такой воздуховодный при малиновой жиже́.

— С пюре, — поправил его Герман, — а не при жиже. Но всё равно, спасибо, что запомнили, мне приятно.

— Прекратите! — резко оборвала Елена обоих и продолжила: — Времени у нас совсем ничего, а нужно обязательно успеть.

— Что успеть, простите, Еленочка? — вмешался Паштет, внимательно следивший за её словами. — В каком смысле успеть, вы о чём?

— Короче так, пацаны, — она скосила глаза на охранников и неожиданно выдала: — Вы сейчас в любой момент можете услышать голос. Или даже два, похожие на ваши… — Она сделала упреждающий жест рукой, предполагая реакцию братьев, но те сидели молча, вникая в эти странные шутейные заморочки, и не выражали никакого протеста. Да и сложно было вот так с налёта оказать любое сопротивление этой более чем самостоятельной женщине, которая и сама была устроена не из такого уж мягкого материала. — Больше пока ни о чём не спрашивайте, ребята, просто запомните, что, как услышите, сразу крепко возьмитесь за руки. И нужно постараться настежь распахнуть дверь и окно. Нам нужен сквозняк, сильный, и никак иначе. В противном случае мы приехали зря. Вопросы есть?

— Побег? — тихо, едва разжимая губы, процедил Сохатый. — А план?

— Не побег, — так же еле слышно произнесла Веневцева, — а освобождение. Хотя разницу вы пока вряд ли почувствуете, просто доверьтесь нам, братцы, и всё будет хорошо.

— Простите, Еленочка, а какое значение в вашем плане играет сквозняк? — всё так же вежливо обратился к ней Паштет. — Это, насколько я понимаю, как бы отвлекающий маневр? И от чего он будет отвлекать? И кого, главное дело? А то, как говорится, нобис симилес нон аут смарт, или же «как бы самих себя не перехитрить», если идти от латыни. Извините, конечно, за такое.