Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Как все потенциальные олим, мы прошли изнурительный процесс подготовки документов для подачи в ОВИР. Чиновник, принявший наше досье, был полон сарказма.

– Вы неблагодарные люди. Мы спасли вас от рук немцев, – сказал он. – А теперь ваш сын будет воевать против нас!

Я ответила:

– Во-первых, нас выслали не с целью спасти от немцев. Просто так сложились обстоятельства. Что же касается второго вашего утверждения – неужели вы думаете, что Советский Союз собирается начать войну против Израиля? Ведь совершенно нелепо предполагать, что Израиль нападет на Советский Союз!

Он ничего не ответил.

После двух месяцев ожидания мы получили отказ. Мотивировка была стандартной: «Министерство внутренних дел не видит достаточной причины для выезда этой семьи из СССР». Желание человека, разумеется, не может считаться достаточной причиной.

Мы были очень подавлены. С одной стороны, наш план сорвался; с другой стороны, мы стали «мечеными». Яша больше всего боялся, что его «разжалуют» из бригадиров. Ада страдала от колких замечаний в школе. Мне, благодаря «еврейскому характеру» типографии, нечего было опасаться: коллеги демонстрировали явное сочувствие. «Мама», правда, была настроена враждебно, но не предприняла никаких административных мер против меня. Было, однако, немало случаев, когда людей увольняли с работы после получения отказа, и они оказывались без источника заработка.

Не стану утверждать, что я была в то время пламенной сионисткой; мне больше хотелось «уйти отсюда», чем «прибыть туда». Во мне оставалась еще капелька веры в возможность «исправления» режима, но пусть этого добиваются диссиденты. Мне было уже безразлично, что произойдет в Советском Союзе. Тем более что грубое попрание «Пражской весны» танками советской армии разрушило и эту иллюзию.

Не только материальным рамкам моей жизни вновь предстояло разбиться в осколки – такое же разрушение постигло и мой внутренний мир.

Многие рижские евреи в тот год получили отказы в ответ на прошения о выезде из СССР. Власти почему-то не хотели расставаться с евреями, несмотря на то, что они преследовали их и издевались над ними на протяжении лет. Возможно, они опасались, что без евреев у них не будет козла отпущения, на которого можно взвалить вину за все провалы…

В то время как я терзалась мыслями о будущем, Яша топил свое разочарование неудавшейся попыткой алии в водке. Пока родители были с нами, он немного стеснялся их и пил в меру. С тех пор, как они уехали, он почувствовал себя вправе делать все, что захочет. А хотел он обычно только одно – пить с дружками.

Иногда, будучи крепко «под градусом», он вспоминал, что у него есть дети, и принимался их воспитывать. Требовал, чтобы они принесли ему свои школьные дневники, перелистывал их и находил иногда оценку «посредственно» или даже «плохо» – и тогда начиналось педагогическое представление. Не важно, что оценка, может быть, двухмесячной давности; он делал им выговоры и читал нравоучения, а «попавшийся с поличным» ребенок стоял перед ним и оправдывался. Много лет позже они рассказали мне, что иногда он их даже бил. У Ады развилась бескомпромиссная враждебность к отцу; Миша боялся отца и вместе с тем нуждался в нем как в образе мужчины, важном для подростка.

Я очень надеялась сохранить нашу семейную ячейку благодаря алии в Израиль: ведь там не принято сидеть после работы с дружками и пить водку. С получением отказа и эта надежда развеялась. Я знала, что мне предстоит принять трудное решение. Тянула и откладывала, так как, невзирая на все недостатки нашего брака, я очень боялась одиночества.

Но откладывать без конца было невозможно: наши отношения дошли до низшей точки падения. Яша нередко приходил домой в состоянии, вызывавшем у меня отвращение. Ко мне он относился с презрением; видимо, презирал меня за то, что я терплю его.

Друзья, с которыми я советовалась, предостерегали, что если мы разведемся, положение может стать еще хуже: ведь у него есть прописка в квартире, никто, и я в том числе, не может заставить его уйти. Будучи разведенным, он возьмет себе одну комнату и сможет делать в ней что угодно, устраивать попойки и приводить женщин. «Он будет портить тебе жизнь до такой степени, что ты сама захочешь убежать!» – говорили друзья. Я тоже боялась оказаться в такой ситуации.

Однажды вечером двое его собутыльников привели его домой, поддерживая с двух сторон, так как он не держался на ногах. Когда я открыла дверь, он просто упал внутрь квартиры. При падении расшиб себе нос, и маленькая струйка крови растеклась по полу.

От отвращения все во мне дрожало. Я сказала себе: это конец! Не могу больше. Заберет одну комнату? Пусть забирает – по меньшей мере, стена будет отделять меня от него.

На следующий день я пошла в нарсуд и подала заявление о разводе.

Хотя в Советском Союзе развод не был сопряжен с особыми трудностями, все же процедура требовала времени и терпения. Судья вызвала Яшу для беседы. Она назначила нам срок для попытки помириться. Мы даже не пытались; он, со своей вечной гордыней, никогда не делал шаг к примирению, а я тем более не намеревалась мириться. Мы не разговаривали, жили в разных комнатах.

У него были родственники в Вильнюсе; когда-то, в лучшие времена, мы ездили к ним в гости. Яша, по-видимому, сообщил им, что у нас происходит, и они неожиданно приехали, чтобы помирить нас. Привезли с собой жареного гуся и другие разносолы, накрыли стол. Я оказалась в неловком положении: раньше они принимали меня в своем доме, теперь я должна принимать их. Правда, я не стала готовить или печь что-нибудь, но вынуждена была сесть за стол вместе с гостями и мужем.

В тот вечер мы не говорили о кризисе в наших отношениях с Яшей, беседа вращалась вокруг общих тем, как будто ничего не случилось.

На следующее утро, когда гости вышли погулять по городу, а Яша ушел на работу, дети стали передо мной и потребовали объяснений. Ада была возмущена:

– Что это значит? Ты передумала? Помирилась с ним? Если так, то знай: мы уйдем из дому! Попросим, чтобы нас приняли в детдом!

Я успокоила их: мы не помирились, просто я не хотела оскорблять гостей.

Вечером состоялся серьезный разговор. Гости поняли, что ситуация необратима. На следующее утро они уехали домой.

Прошло несколько недель нервотрепки, пока в моих руках был долгожданный документ о разводе. Когда мы, уже разведенные, вышли из здания суда, Яша решил играть роль джентльмена и пригласил меня в ресторан на прощальный обед. Он умел быть галантным; я давно не видела его таким. Возможно, он хотел вызвать у меня сожаление о том, что я решила развестись…

Мы беседовали в дружеском тоне, так как ссориться было уже незачем. Я спросила его:

– Почему ты вел себя так, как будто нарочно толкал меня к разводу? Мы прошли вместе такие тяжелые времена, и как раз теперь, когда более или менее устроились… Тебе не жалко было разваливать семью?