Я отпускаю тебя - Клер Макинтош

– Ты могла сесть в тюрьму.

– Я сама этого хотела.

– Зачем? – недоуменно спрашивает он без всякого осуждения.

– Потому что кто-то должен был заплатить за случившееся, – отвечаю я. – Кто-то должен был пойти под суд, чтобы мать Джейкоба могла спать по ночам, зная, что смерть ее сына не осталась неотмщенной.

– Но не ты же, Дженна!

Перед отъездом я спросила инспектора Стивенса, что они скажут матери Джейкоба, появившейся на несостоявшемся суде над особой, которая, как она считает, убила ее сына.

«Сперва мы задержим Петерсена, – ответил детектив, – и все ей объясним».

Я вдруг понимаю, что из-за моих откровений Ане придется пережить все это заново.

– В шкатулке с твоим паспортом я видел детскую игрушку, – начинает Патрик и замолкает, не закончив вопрос.

– Она принадлежала моему сыну Бену, – говорю я. – Я была в ужасе, когда забеременела, думала, Йен впадет в бешенство, а он вдруг пришел в восторг. Сказал, что это все изменит. Он никогда не признавался вслух, но мне казалось, он сожалеет о том, как обращается со мной. Я думала, ребенок станет для нас новым началом, и Йен поймет, что мы можем быть счастливой семьей…

– Но не получилось.

– Не получилось, – соглашаюсь я. – Первое время он на меня надышаться не мог, чуть ли не на руках носил, подсказывал, что мне можно есть, а чего нельзя. Но когда начал расти живот, Йен становился все более отстраненным. Он будто ненавидел мою беременность и даже обижался на нее. Когда я была на седьмом месяце, я нечаянно оставила на подоле его рубашки след от утюга. Глупость с моей стороны, конечно, – пошла ответить на телефон и отвлеклась, а когда заметила, уже было поздно. Йен обезумел. Он сильно ударил меня в живот, и у меня началось кровотечение.

Патрик сворачивает к обочине и выключает мотор. Я смотрю через ветровое стекло на запущенную территорию у дороги. Мусорная урна переполнена, ветер носит по земле пустые обертки.

– Йен вызвал «Скорую», а врачам сказал, что я упала. По-моему, они ему не поверили, но что они могли сделать? Когда мы доехали до больницы, кровотечение прекратилось, но я знала, что ребенок умер, еще до УЗИ. Я это почувствовала. Мне предложили кесарево, но я не хотела, чтобы его достали из меня вот так. Я хотела все-таки его родить.

Патрик протягивает мне руку, но я не могу заставить себя к нему прикоснуться, и его рука бессильно падает на колени.

– Мне ввели лекарства, чтобы стимулировать роды, и положили в палату к другим роженицам. Мы все проходили вместе: боли, схватки, масочная анестезия, акушерки, врачи… Единственная разница заключалась в том, что мой ребенок был мертв. Когда меня наконец повезли в родильный зал, женщина с соседней кровати помахала мне и пожелала удачи.

Йен оставался со мной во время родов, а я, хоть и ненавидела его за то, что он сделал, держалась за его руку, пока тужилась, позволяла целовать меня в лоб, потому что кто у меня еще остался? Все, о чем я могла думать, – если бы я не подпалила ту рубашку, Бен был бы жив…

Меня трясет, и я сжимаю коленями ладони, чтобы сдержать дрожь. После смерти Бена мое тело неделями пыталось убедить меня, что я стала матерью. Молоко жгло соски, а я вставала под душ и давила грудь, чтобы облегчить это распирание, и сладкий запах молока пробивался через горячие струи воды. Однажды я подняла голову и увидела, что Йен смотрит на меня из комнаты. Мой живот еще выступал после беременности, кожа растянулась и повисла. Набухшие груди были разрисованы голубыми жилками, молоко стекало по телу. Йен отвернулся, но я успела разглядеть отвращение на его лице.

Я пыталась поговорить с ним о Бене – всего однажды, когда боль от потери была такой нестерпимой, что я едва заставляла себя передвигаться. Мне нужно было с кем-то разделить это горе – с кем угодно, а никого больше не было рядом. Но Йен прервал меня на полуфразе.

«Ничего не было, – отрезал он. – Этот ребенок не появлялся и не существовал».

Может, Бен и не задышал, но он жил! Он жил во мне, он дышал моим кислородом и питался моей пищей, он был частью меня. Однако больше я о нем не говорила.

Я не смотрю на Патрика. Начав говорить, я не могу остановиться, слова торопятся из моего рта все сразу:

– Когда он родился, в палате была ужасная тишина. Кто-то назвал время, затем его положили мне на руки так осторожно, будто медики боялись сделать ему больно. Я лежала так целую вечность, глядя на его лицо, на его ресницы, губки. Я гладила его ладошку и представляла, что вот он сжимает мой палец, но наконец медсестра подошла и забрала его у меня. Я закричала, вцепилась в него, мне что-то вкололи, чтобы я успокоилась, но я не хотела засыпать, зная – когда проснусь, я снова буду одна.

Договорив, я смотрю на Патрика и вижу в его глазах слезы. Я хочу сказать, что все нормально, я в порядке, но начинаю плакать. Мы плачем, обнявшись, цепляясь друг за друга, у обочины дороги, пока солнце не начинает клониться к закату, и тогда мы едем домой.

Патрик оставляет машину перед магазином и идет со мной до коттеджа. Аренда уплачена до конца месяца, но я невольно замедляю шаги, вспомнив слова Йестина и отвращение, с которым он потребовал освободить жилье.

– Я ему позвонил, – говорит Патрик, угадав, о чем я думаю, – и все объяснил.

Он спокоен и нежен, будто я пациентка, выздоравливающая после долгой болезни. Держась за его руку, я чувствую себя в безопасности.

– Привезешь Бо? – спрашиваю я, когда мы доходим до коттеджа.

– Если хочешь.

Я киваю:

– Я хочу, чтобы все вернулось в нормальную колею.

Сказав это, я вдруг понимаю, что не очень знаю, как это – жить нормально.

Патрик задергивает шторы и заваривает мне чай, оставшись доволен тем, что мне тепло и хорошо, затем нежно целует меня в губы и уходит. Я рассматриваю застывшие мгновения моей жизни в Пенфачском заливе: фотографии, ракушки, миска Бо для воды на полу в кухне. Здесь я чувствую себя дома – больше, чем когда-либо в Бристоле.

Повинуясь порыву, я тянусь к лампе – на первом этаже это единственный источник света. Лампа заливает гостиную теплым оранжевым светом; я выключаю ее и оказываюсь во мраке. Я жду, но сердце по-прежнему бьется ровно, ладони остаются сухими, и по спине не пробегают мурашки страха. Я улыбаюсь: я уже не боюсь.

– Это точно тот адрес? – Вопрос был адресован Стампи, но глядел инспектор на всех присутствующих. Через два часа после выхода из королевского суда он вызвал группу поддержки, а Стампи поручил связаться с районным отделением полиции и выяснить место жительства Йена Петерсена.

– Точно, босс, – ответил Стампи. – В базе избирателей он числится на Элберком-террас в доме 72, плюс в местном отделении его пробили по базе агентства по лицензированию водителей и транспортных средств. Пару месяцев назад Петерсен получил три штрафных балла за превышение скорости, и его права вернули по этому адресу.