Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

– Сто четырнадцать, – кивнул кузнец, – по числу сур в Коране. Кователям много дано того, что не дано другим. Мы имеем власть над железом, а железо – это собственность джиннов, хоть и боятся они его, а паче того боятся Корана…

– А правда… – продолжил Черкесли, донельзя ободренный этим «мы», – правда ли, что когда надо изготовить сварной дамаск, кузнецы бросают в него частичку золота?

– Глупости, – ответил мастер, – бросить в расплав золото означает испортить и металл, и золото. На самом деле…

Тут он вдруг осекся. А когда заговорил, то совсем о другом:

– Как разогревать клинок, как определять температуру по цвету побежалости, как отсчитывать время, в какой среде закалять, как быстро и под каким углом погружать в нее заготовку… Таких тонкостей множество, но все они скорее ремесло, чем искусство, пускай и высокое ремесло. А у каждого большого мастера должна быть мечта, если, конечно, он мастер, а не деревенский коваль, который выкует четыре подковы и гордится, что лошадь не захромала. Мастеру же надлежит сделать то, чего никто не делал раньше, и сделать так, как до него мало кто делал. Если человеку не к чему стремиться, ему незачем жить. А если ему незачем жить, то какой толк, что он ест, пьет, дышит, если душа его уже давно присмотрела себе место под могильным камнем? Много ли ему чести, даже если сам знаменитый разбойник Карагёз приезжает к нему, чтобы заказать для себя оружие?

Демирджи Ибрагим умолк, выжидающе глядя в глаза мальчишки. Тот стоял в полном ошеломлении. Но последние слова хозяина прозвучали как вопрос, обращенный к нему, а на такие вопросы невольнику положено отвечать.

– Э… разбойник Карагёз?

– Тот Карагёз, которого называют и Карадениз. Настоящего своего имени он никому не называет. Не назвал и мне, но черное одеяние, черный скакун, свита в черном…

Черкесли неуверенно улыбнулся. Хозяин, конечно, шутит. Кто же не слышал о Карагёзе… Каждый, у кого был дед (а деды бывают у всех, даже у рабов), знает от него, что дед видел этого разбойника еще подростком, а когда спросил о нем у собственного деда, то выяснилось, что он тоже встречал Карагёза в своем детстве, уже незапамятно далеком… Разбойник на черной лошади, который якшается с джиннами… Но это же сказка, даже не легенда!

– Есть клинки, по лезвию которых струится будущее, и есть другие, по которым стекает прошлое. На первые идет горячая кровь, а на вторые – кровь холодная. Но и те, и другие надо закалить поочередно в двух телесных жидкостях, причем не бараньих, не конских даже – для этого требуется питомец наилучшего рода… сотворенный из звенящей глины, подобной гончарной… выросший в твоем доме… получивший от тебя имя… – говорил кузнец уже вовсе непонятное. – И будут тогда твориться дела необыкновенные, связанные с оружием, выкованным тобой…

Мальчик молчал. Демирджи Ибрагим по прозвищу Халиб потянулся к раскаленной заготовке, взял ее не тисками, а особым зажимом, коротким, напоминающим кисть руки.

– Ты спрашивал о золоте? – Он снова повернулся к Черкесли. – В металл мастер добавляет не золото, а частицу своих знаний, частицу своего таланта. Частицу своей души.

Мастер сделал шаг вперед.

– А иногда не только своей… – прошептал он, глядя мальчику в лицо.

Черкесли еще успел увидеть, как зрачки хозяина вдруг резко сузились, сделавшись подобными игольчатым остриям…

* * *

– Сестра! Эй, сестра! Ты что? А ну-ка не смей спать! – Марты с силой затормошила Кёсем. – Держись-ка за дерево… а если не можешь, за меня… Вот так!

– Ладно, – признала Кёсем, неохотно открывая глаза, – будем держаться.

– Еще как будем, – кивнула Марты. – Сама понимаешь, мало будет нашим радости, если они помогут спасти Блистательную Порту, потеряв при этом жен и матерей…

Так она и сказала: «жен и матерей», объединив себя и Кёсем. Да, теперь им действительно остается одно – быть как сестрам. Что ж, не самая худшая участь для двух женщин, которым вообще-то самой судьбой, казалось бы, предначертано глаза друг другу выцарапывать, а не жизнь спасать.

– …И внучек тоже, – задумчиво добавила Чайка четыре волны спустя, когда они пару раз хлебнули соленой влаги, но так и не произнесли ни единого слова. – Я о Джан, наших родоначальниках: все мы, нынешние, им как бы внучки… Кроме тех, кто внуки.

Кёсем кивнула. С высоты возраста джан-патриархов и в самом деле не различить разницу между «младшими близняшками» Икизлер, их матерью Марты, да и самой Кёсем, раз уж она теперь в их семье.

Как Тургай возмущенно воскликнул: «Но, бабушка!» А ведь Джанбал ему на самом-то деле прапрабабушка. Как в баснословных сказаниях.

– Не бойся. – Марты хватило одного взгляда, чтобы понять: Кёсем думает о Жаворонке. – Младшенькие, конечно, годятся только на то, чтобы по вантам лазить, но Лаггар и Кемик – корабельщицы умелые, не гляди, что им всего по двенадцать! Шарг тем паче. А джан-патриархи вообще такие мастера, которых просто не бывает.

– Это да, – признала Кёсем. И вздрогнула: – Ты так спокойно говоришь «по вантам лазить», а мне при одной мысли…

– Ну, наши сорванцы к этому приучались раньше, чем ходить, – спокойно возразила Марты. – И девчонки. И старшие. Да и сама я из такого же рода… Смотри! Парус!

Кёсем завертела головой, но парус увидела не сразу, он был далеко. Свой? Чужой? Она не настолько разбиралась в парусном вооружении, чтобы с такого расстояния отличить «Джерид» от «Суаршина», а их оба – от боевых ладей «султана Яхьи» или от галер Высокой Порты. Оглянулась на Марты – и поняла: чужой. Совсем чужой, то есть даже не галера. Хотя, по чести, сейчас не знаешь, кого бояться больше.

И что же теперь? Ее обретенная сегодня сестра сказала «Смотри!», но смотреть-то мало… Соединив голоса, кричать, звать на помощь, сорвать с себя остатки кафтанов и замахать ими над головой – или, наоборот, затаиться, погрузившись в воду по ноздри? Может, тогда ладья и не приблизится к деревянному обломку, возле которого вроде бы никого нет, мало ли обломков сейчас плавает… Если там вообще собираются подбирать кого-то из воды, пусть даже с расчетом на какой угодно выкуп. Им, возможно, своих забот хватает.

О Аллах, да ведь неизвестно же, как закончилось сражение!

В этот миг Кёсем вновь ощутила себя султаншей. Но миг и есть миг. Накатилась волна, не очень сильная, но обдала пенным гребнем, погрузила с головой, закружила, и, когда Кёсем, отплевываясь, вынырнула, ее первой заботой оказалось вновь схватиться за мачту, а не корабль высматривать. Когда вновь вспомнила о нем, парус уже не был виден.

– Ждем, – подытожила Марты. – Этим не до нас. А наши нас не бросят, если… если они…

– Слушай, а почему… – быстро начала Кёсем, не зная, что она сейчас скажет, – почему… Картал назвал тебя шестнадцативесельной ладьей?

– Двенадцативесельной, – ответила Марты, все еще глядя в пустоту, но через мгновение ее взгляд обрел осмысленность. – Когда назвал?