Верхние Саванны - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Когда секунданты уехали. Жиль приказал Жюстену запереть дом, поднялся к себе, прибавил пламя в ночнике, стоявшем возле большой кровати с балдахином. Потом достал из шкатулки красного дерева, лежавшей на комоде, два пистолета. Они служили ему верой и правдой, и он вполне им доверял. Жиль и так видел, что оружие в прекрасном состоянии, но все же еще раз проверил его, прежде чем зарядить. Затеи Турнемин положил пистолеты на место и, закрыв шкатулку, почти с трепетом погладил ее.
Жиль знал, что Рандьер прекрасный стрелок, но не слишком беспокоился: со времен войны за независимость он и сам практически ежедневно упражнялся, чтобы глаз не потерял зоркость, а рука — твердость. И знал, что даже с седла, на скаку, попадет в любую цель, до которой может долететь пуля…
Проверив оружие, Турнемин сел в кресло, опустил голову на руки и какое-то время наслаждался тишиной — должно быть, все в доме, кроме него и Жюдит, спали; он сам отослал Зебюлона, когда приехал. Ему снова представилась сцена в саду, воспоминание саднило, как расчесанный укус москита. Жиль снова увидел Жюдит с обнаженной грудью и закрытыми глазами в объятиях завзятого фата Рандьера и попытался осмыслить происшедшее. Он не принял всерьез угрозу жены отдаться другому мужчине и оказался не прав. Появись он несколькими минутами позже, он, без сомнения, застал бы Жюдит утоляющей любовный пыл Рандьера… а возможно, и свой собственный. Как ни странно, он на нее не держал зла. Он злился на себя. Это он, упиваясь своей безрассудной любовью к восемнадцатилетней девушке, убитый страшным подозрением, затаившимся в нем со дня, когда он узнал о смерти Розенны, оставил молодую, цветущую женщину сражаться один на один с искушениями острова, где сладострастие было законом жизни, как на Кифере, где оно подстерегало вас за каждым углом. А ведь Жюдит нравилось любить, возможно, не получая удовлетворения, она превратилась в нимфоманку…
Жиль медленно снял белый шелковый наряд, разделся донага, накинул просторный черный с золотом халат, купленный у Цинг-Ча, ученого и предприимчивого друга Лайама Финнегана. Потом прошел в гостиную, налил себе хорошую порцию черного рома и выпил залпом.
Не исключено, что завтра его уже не будет в живых — даже самый искусный стрелок не в силах спорить с судьбой. Однако распоряжения на случай своей внезапной смерти Турнемин сделал уже давно, над этим думать не приходилось, а возвращаться к горьким, тяжелым мыслям он тоже не хотел. Единственный достойный способ скоротать время в ожидании момента, когда придется подставить грудь под пули Рандьера, если забыть о сне — а спать ему не хотелось, — это насладиться любовью прекрасной женщины.
А самая прекрасная из женщин — это Жюдит….
Он вышел на увитую плетистыми розами и жимолостью террасу, которая соединяла его спальню со спальней жены, и без стука толкнул прозрачную створку двери Жюдит.
Просторную комнату тоже освещал один ночник, его перламутровый свет дрожал на белоснежной обивке стен. Сама Жюдит стояла посредине в просторном пеньюаре из муслина, не скрывавшем, а только слегка размывавшем контуры ее тела. Роскошные рыжие волосы рассыпались по плечам. В больших черных глазах застыло выражение страха и мольбы, как у ждущего рокового удара зверя.
Супруги застыли друг против друга, стоя на разных концах китайского ковра. И, как обычно, когда Жиль оставался наедине с женой, он поразился ее красоте, сам не переставая удивляться всей сложности чувств, которые вызывала в нем Жюдит. Ведь только что он бесился от ярости, обнаружив ее в саду с Рандьером. Приди он чуть позже и застань жену в более откровенной позе, он, вероятно, вообще убил бы ее… Он так любил Жюдит, она так прекрасна! Неужели его до сих пор влечет к ней нечто большее, чем просто желание?
Турнемин вдруг заметил, что, несмотря на теплую ночь, жена его дрожит.
— Иди ко мне! — сказал он, раскрывая объятия.
И она бросилась к нему, скинув на ходу легким движением с плеч белый муслин. И прижалась к Жилю всем телом, от длинных ног до влажных губ, обдав его своим дыханием, благоухавшим гвоздикой. Его руки сомкнулись на ее шелковистой, как у молодой кобылки, спине, а молодая женщина нетерпеливо распахнула на муже халат, чтобы лучше почувствовать его тело. Она так страстно поцеловала Жиля, что у него закружилась голова, но он ощутил на губах соленые слезы и понял, что Жюдит плачет.
Безмолвный плач ее вскоре перешел в рыдания. Тело молодой женщины судорожно вздрагивало. Турнемин отнес ее на постель, лег рядом и постарался успокоить ласками.
— Не хочу… — твердила она. — Не хочу, чтобы ты дрался!.. Из-за меня! Шлюхи такой!
— Замолчи! — строго приказал он. — Я запрещаю тебе произносить такие слова!
Она горько рассмеялась.
— Почему же? По-твоему, я не шлюха, раз мне не платят? Но для тебя я все равно что рабыня на плантации. А мне нужна любовь, мне нужен муж. Почему ты вечно оставляешь меня одну? Почему не приходишь? Потому что любишь ее?
— Не говори глупостей. Ты моя жена, и я никогда не переставал тебя желать.
— Но ты меня не любишь… больше не любишь. Боже, как мне хочется умереть.
Она зарыдала еще сильнее. Жиль видел, как корчилось ее восхитительное тело, ночник бросал розовый свет то на отвердевшую грудь, то на золотистый треугольник внизу живота. Молодая женщина была на грани истерики, и тогда Жиль прижал Жюдит к постели и резким движением вошел в нее…
Жюдит хрипло вскрикнула, и вдруг тело ее расслабилось, и она отдалась во власть обжигающей волны страсти… милосердной волны.
Розовая заря окрасила холодный серый рассвет, осветила атласную гладь моря, отливающую перламутром, как горлышко голубки. Подул легкий ветерок, пробежал рябью по атласу, зашумел листьями черных кокосовых пальм, взметнувших высоко в небо свои пушистые кроны. Кислый запах пороха рассеялся, снова вернулся аромат влажной земли, спящего моря. Жиль спокойно протянул свой пистолет подбежавшему де Ла Валле, потом надел камзол. На другом конце поля, под стенами старого форта Вобан, суетились люди в мундирах, сгрудившись вокруг раненого, который громко стонал.
— Никогда не видел такого меткого выстрела, — проговорил, задыхаясь, Ла Валле. — Пистолет так и разлетелся на куски у него в руке…
Пройдет немало времени, прежде чем он сможет держать оружие…
— И ласкать женщину! — саркастически добавил Турнемин. — Очень хорошо. Вряд ли он захочет продолжить дуэль. Разве что другой рукой владеет не уже.
— Редко кто одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
— Лично я запросто. Вы представить себе не можете, какие акробатические трюки приходится выделывать, когда воюешь против индейцев.
Ну что же, дело сделано, можно и позавтракать.
Я умираю с голоду. А вы?
— Я тоже. Но сначала вам надо подписать протокол… и поинтересоваться самочувствием противника, как того требуют правила хорошего тона. Это будет достойный жест, и, кроме того, — добавил, смеясь, Ла Валле, — всегда приятно посмотреть, как корчится твой обидчик.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!