Как любят мертвые - Чарльз Буковски

вас.

Два захезанных бродяги шли по проходам, воняя мускателем, каждый – с мешочком подглядывательных колец. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь эти кольца покупал. Могу себе вообразить, однако, что если поднести одно такое к свету, картинкой в стекле окажется голая женщина.

Оркестр начинал снова, занавес открывался, и там стояла линия хористок, большинство – бывшие стриптизерши, состарившиеся, тяжелые от маскары, румян и помады, фальшивых ресниц. Они просто дьявольски старались не выбиваться из музыки, но постоянно чуть-чуть запаздывали. Однако продолжали; я считал их очень храбрыми.

Затем выходил певец. Певца-мужчину любить было очень трудно. Он слишком громко пел о любви, которая пошла наперекосяк. Петь он не умел, а когда заканчивал, широко растопыривал руки и склонял голову навстречу малейшему всплеску аплодисментов.

Потом появлялся комик. Ох, этот был хорош! Он выходил в старом коричневом пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, горбился и шаркал ногами, как бичара – бичара, которому нечем заняться и некуда идти. Мимо по сцене проходила девушка, и он следовал за ней взглядом. Затем поворачивался к публике и шамкал беззубым ртом:

– Н-ну, будь я проклят!

По сцене проходила еще одна девушка, и он подваливал к ней, совался физиономией ей в лицо и говорил:

– Я старый человек, мне уже за 44, но когда кровать ломается, я кончаю на полу.

– Это был полный умат. Как мы ржали! И молодые, и старики, как мы ржали. А еще был номер с чемоданом. Он пытается помочь какой-то девчонке сложить чемодан.

Одежда постоянно вываливается.

– Не могу ее запихать!

– Давайте, я помогу!

– Опять расстегнулся!

– Постойте! Давайте, я на него встану!

– Что? Ох, нет, стоять на нем вы не будете!

Номер с чемоданом так длился без конца. Ох, какой же он был смешной!

Наконец, первые три или четыре стриптизерки выходили опять. У каждого из нас была своя фаворитка, и каждый из нас был влюблен. Лысый выбрал тощую француженку с астмой и темными мешками под глазами. Джимми нравилась Тигриная Женщина (вообще-то правильнее – Тигрица). Я обратил внимание Джимми на то, что у Тигриной Женщины одна грудь определенно была больше другой. Моей была Розали.

У Розали была большая задница, и она ею трясла, и трясла, и пела смешные песенки, и пока ходила по сцене и раздевалась, разговаривала сама с собой и хихикала. Она была единственной, кому эта работа нравилась. Я был влюблен в Розали. Часто думал о том, чтобы написать ей письмо и сказать, какая она клевая, но все как-то руки не доходили.

Как-то днем мы ждали трамвая после представления, и Тигриная Женщина стояла и ждала трамвая тоже. На ней было тугое зеленое платье, а мы стояли и таращились на нее.

– Твоя девчонка, Джимми, это Тигриная Женщина.

– Мужик, ну, она ващще! Посмотри только!

– Я с ней поговорю, – решил Лысый.

– А я не хочу с ней разговаривать, – сказал Джимми.

– Я с ней сейчас поговорю, – настаивал Лысый. Он сунул сигаретку в зубы, зажег ее и подошел к женщине.

– Здор_во, крошка! – ухмыльнулся он ей.

Тигриная Женщина не ответила. Она неподвижно смотрела перед собой, дожидаясь трамвая.

– Я знаю, кто ты такая. Я видел, как ты сегодня раздевалась. Ты ващще, крошка, ты в натуре ващще!

Тигриная Женщина не отвечала.

– Ну, ты трясешь делами, господи боже мой, ты в натуре трясешь!

Тигриная Женщина смотрела прямо перед собой. Лысый стоял и ухмылялся ей, как идиот.

– Я хотел бы тебе вставить. Я хотел бы тебя трахнуть, крошка!

Мы подошли и оттащили Лысого прочь. Мы увели его подальше по улице.

– Ты осел, ты не имеешь права так с ней разговаривать!

– А чч, она выходит сиськами трясти, встает перед мужиками и трясет!

– Она так просто на жизнь себе заработать пытается.

– Она горяченькая, раскаленная просто, ей хочется!

– Ты рехнулся.

Мы увели его подальше.

Вскоре после этого я начал терять интерес к тем восресеньям на Главной улице.

”Фоллиз” и “Бчрбанк”, наверное, еще стоят. Тигриной Женщины, стриптизерки с астмой и Розали, моей Розали, конечно, давно уже нет. Наверное, умерли. Большая трясущаяся задница Розали, наверное, умерла. А когда я бываю в своем районе, я проезжаю мимо дома, где когда-то жил, и теперь там живут чужие люди. Хотя те воскресенья были хороши, по большей части хороши – крохотный проблеск света в темные дни депрессии, когда наши отцы меряли шагами свои веранды, безработные и бессильные, и бросали взгляды на нас, вышибавших друг из друга дерьмо, а затем заходили в дома и тупо смотрели на стены, боясь лишний раз включить радио, чтобы счет за электричество был поменьше.

Ты, твое пиво и то, как ты велик

Джек вошел и увидел пачку сигарет на каминной полке. Энн лежала на кушетке и читала Космополитэн. Джек закурил, сел в кресло. Было без десяти полночь.

– Чарли велел тебе не курить, – произнесла Энн, подняв взгляд от журнала.

– Я заслужил. Сегодня туго пришлось.

– Победил?

– Ничья, но победа – моя. Бенсон – крутой парень, кишки железные. Чарли говорит, Парвинелли – следующий. Мы Парвинелли завалим, и чемпион наш будет.

Джек поднялся, сходил на кухню, вернулся с бутылкой пива.

– Чарли велел мне не давать тебе пива. – Энн отложила журнал.

– “Чарли велел, Чарли велел…” Я уже устал от этого. Я выиграл бой. 16 боев подряд, у меня есть право на пиво и сигаретку.

– Ты должен держать форму.

– Это не важно. Я любого из них уберу.

– Ты такой великий, когда ты напиваешься, я постоянно об этом слышу какой ты великий. Меня уже тошнит.

– А я и так великий. 16 подряд, 15 нокаутов. Кого ты лучше найдешь?

Энн не ответила. Джек забрал бутылку пива и сигарету с собой в ванную.

– Ты даже не поцеловал меня, когда пришел. Сперва за свою бутылку схватился. Ты такой великий, правильно. Пьянь ты великая.

Джек промолчал. Пять минут спустя он стоял в дверях ванной, брюки и трусы спущены на башмаки.

– Господи Христе, Энн, ты что, не можешь здесь даже туалетную бумагу держать?

– Извини.

Она сходила в чулан и вынесла ему рулон. Джек закончил свои дела и вышел. Потом допил пиво и взял еще.

– Живешь тут, понимаешь, с лучшим полутяжелым весом в мире и только и делаешь, что ноешь. Меня бы куча девчонок заполучить хотела, а ты рассиживаешь тут, да ссучишься.

– Я знаю, что ты хороший, Джек, может, даже самый лучший, но ты даже не представляешь, как скучно