Не все мы умрем - Елена Гордеева

Глаза Евгении сверкали, как молнии во время грозы. Понятно: это он ей отомстил за парк. Да бог с ним, с парком-то. Но ведь в таком наряде на улицу не выйдешь! Вот оно в чем дело — не выйдешь! Поэтому и паспорт отнял.

— Герман Генрихович, — Евгения оторвала мужчину от созерцания ее стройных ног, — не будете ли вы так любезны объяснить мне, что я должна делать в этом наряде?

Герман провел ладонью по коротко стриженной светлой голове, будто обдумывая ответ, ухмыльнулся и изрек:

— Все, что хотите. — Он открыл холодильник и показал Евгении содержимое. — Побольше, и на троих, нет, на четверых, — глянул на пса. — Так что работа предстоит очень тяжелая, — подмигнул он Лентяю и вышел с пакетом, явно довольный ходом событий.

Едва он уехал, Евгения быстренько вынула из морозилки мясо, буханку черного хлеба, которая там тоже почему-то лежала, и молоко в пакете, превратившееся в лед. Все предусмотрено так, чтобы продукты не пропали. Она посмотрела на число на пакете молока, оказалось — десятидневной давности. Понятно. На даче бывает не каждый день. А как же Лентяй? Кто его кормит? Значит, Герман живет здесь не один. Кто еще? Может быть, тот, который с руками-граблями?

Евгения отправилась осматривать дом.

Первый этаж. Рядом с кухней — пустая комната, застеленная матами. На одном из матов в углу — свернутая постель. Так и есть — здесь кто-то спит. А на остальных матах кто спит? Отряд спецназа, что ли?

Еще одна дверь — Евгения толкнула. Какая приятная неожиданность: ванная комната. Маленькая, но уютненькая, даже кафель на стеночках есть. А вода, интересно, есть? Из крана полилась красноватая от ржавчины вода, сначала холодная, а потом все горячей и горячей, и цвет воды постепенно стал вполне нормальным.

То, что она нашла рядом с ванной туалет, ее уже не удивило. Ей все это нравилось. О! А за спортивной комнатой обширная стеклянная веранда, правда, без занавесочек. И вид у нее нежилой — на деревянном столе слой пыли, на подоконниках — засохшие мухи. И действительно, зачем ему веранда, раз бывает не каждый день?

Закончив с первым этажом, Евгения поднялась на второй. И сразу — направо. Дверь в комнату хозяина была не заперта, поскольку замка в ней не было.

Ну что можно сказать об ее обитателе? Ничего нельзя сказать. Точно такая же комнатка, как у нее. И так же постель не застелена, никаких вещей на стульях не висит, все спрятано в шифоньер. Все вещи там. Она открыла его створки.

Джинсы. Евгения внимательно осмотрела их. Уж ее-то не проведешь. Не китайский ширпотреб — джинсы фирменные: Левис. Так-так-так: мужские сорочки. Что там на этикеточках написано? Евгения такую фирму даже не знала. Но качество ткани! Хлопковое полотно без единого утолщения, швы, пуговицы — себе-то вещи он покупает не в универмаге рядом со станцией электрички.

Дальше Евгения вынула костюм на вешалке. Он был из льна. Прекрасный костюм! Такой дерюжный-дерюжный и такой дорогой-дорогой! Мешковина от кутюр.

Ооооо! Смокинг! Она погладила ладонью шелковые лацканы. Слов нет.

К смокингу полагаются бабочки. И бабочек столько, сколько в саду. Она взяла горсть и по одной стала ронять их на полку. Потом еще раз подняла — и опять задумчиво уронила. Смокингов не бывает ни у киллеров, ни у спецназовцев, ни у фээсбэшников, ни у гэрэушников. Смокинги им ни к чему. Кто вы, доктор Зорге?

Аккуратная стопочка носовых платков, явно купленных не на оптовом рынке. Нижнее белье Евгения смотреть постеснялась. Зато внимательно изучила обувь.

— Ну, что сказать про вас, Герман Генрихович? Вы явно живете не на одну зарплату. Обувь тоже вся высшего качества, каблуки не стоптаны, размер — сорок четвертый, что вполне соответствует вашему росту.

Почему вы, Герман Генрихович, совершили надо мной такое насилие? — Она бросила короткий взгляд на школьную юбочку. — Вы думаете, я долго буду это терпеть? — стоя перед раскрытым шкафом, рассуждала вслух Евгения Юрьевна, юная пионерка тридцатых годов, как вдруг ее ног коснулось что-то теплое и пушистое. Она от неожиданности вскрикнула и прижала мужские туфли к груди; ей показалось, что Ежик неожиданно вернулся и встал за ней.

Но у ног крутился черный водолаз и, высунув язык, смотрел на нее снизу вверх и улыбался. Услышав, что в комнате хозяина разговаривают, пес, естественно, бесшумно поднялся, а Евгения, занятая расследованием, его не заметила:

— Ах! Как ты меня напугал! Разве так можно подкрадываться?

Лентяй опустил большую лобастую голову и тявкнул: извини, мол, больше не буду.

— Ладно, — сказала Евгения, закрывая шкаф. — На первый раз прощаю. Показывай, что у вас тут еще есть?

Пес оглянулся на дверь, и Евгения вышла из комнаты. Лентяй вылетел за ней стрелой и в два прыжка очутился в конце коридора перед лесенкой на чердак. Наверху тоже замка не было, просто прикрыто крышкой, но лестница была крутая, из толстых железных прутьев, и Евгения на всякий случай спросила:

— А ты сам залезешь? Я ведь тебя не втащу!

Пес завыл, прося его взять с собой. Женщина в своей пионерской юбочке полезла на чердак, а Лентяй — вот что странно! — как ни в чем не бывало лез за ней да еще подталкивал мохнатой головой в сатиновые фонарики. Сгибает лапу там, где у человека запястья, и так подтягивается, цепляясь за железные прутья.

— Это что? — удивилась Евгения. — Тебя Герман так лазить научил?

Услышав имя хозяина, пес зарычал.

— А! — догадалась она. — Значит, его действительно зовут Герман. Вот ты и проговорился!

Лентяй зарычал вторично, рванулся — и оказался на чердаке.

— Тогда, может, он еще и Герман Генрихович? Генрихович? Признавайся!

Пес залаял, как на луну, потом чихнул — на чердаке было пыльно и жарко от раскаленной железной крыши.

Евгения засмеялась:

— С вашей стороны, Герман Генрихович, было опрометчиво оставлять меня наедине с псом. По своей душевной простоте он мне выложит все. Значит, Герман Генрихович, вы точно — доктор Зорге.

Пошли осматривать чердак. Сколько стоял этот дом, можно судить по чердаку. Чего только здесь не было! Чемоданы из фанеры, сундуки, обитые жестью, какие-то старые тумбочки, железные кровати…

А вот патефонные пластинки, лежащие стопкой на этажерке. У бабушки была такая же бамбуковая этажерка на гнутых ножках в палец толщиной.

Рядом — старая швейная машинка, ручной «Зингер». Евгения бросилась к ней, открыла фанерный кожух — все цело! Даже нитки есть! Под лапку подложена тряпочка. Тот, кто здесь жил до Германа Генриховича, был очень бережливым человеком, ничего не выбрасывал, все аккуратно складывал для будущих поколений. Авось пригодится.

Вот и пригодилось. Евгения сдула с машинки пыль и поволокла ее к лестнице. Лентяй в мохнатой шубе посерел от пыли. Где он там лазил, пока она проверяла машинку? За крысами, что ли, гонялся?