Не все мы умрем - Елена Гордеева

— Ну? — сказала Евгения и открыла люк. — Я буду спускаться с машинкой, а ты как? Я ведь тебя не удержу! Ладно! Я сначала спущу машинку, а потом за тобой поднимусь. Как-нибудь вместе слезем.

Евгения спускалась по лестнице, левой рукой держась за прутья, правую руку оттягивала машинка, а сверху из люка на нее, сгорбившись, глазел Лентяй. Уф, слезла! Поставила машинку у подножья лестницы, потом взглянула наверх — как она будет сейчас спускать пса? — машинка будет мешать, — и отставила ее к стене. В это время черная туша Лентяя шмякнулась об пол, да так, что доски спружинили и подбросили Евгению вместе с машинкой.

— Ах! — вскрикнула она. — Опять ты меня напугал!

Пес посмотрел на нее из зарослей шерсти и стал отряхиваться. Евгения замахала руками:

— Что ты делаешь? Давай я тебя лучше пропылесосю! — И она от души рассмеялась то ли над собой, то ли над милой неправильностью великого могучего русского языка, который выдерживает все, в том числе и «пропылесосю».

С утра Михаил Анатольевич занимался делом Огаркова. Если с вопросом — кто убил Василия Дмитриевича? — все было ясно, то вот зачем — абсолютно непонятно. Какая нужда была у Мокрухтина заказывать пьяницу Огаркова?

Смолянинов позвонил в квартиру стариков.

На телефонный звонок из своей комнаты выскочил Цецулин.

Следователь узнал старика и про себя отметил: «Тот самый, который бегал в целлофановых пакетах».

— Очень хорошо, что вы позвонили! — обрадовался Михаил Иванович. — Его как раз нет дома, быстрее приходите. Это одна шайка.

— Какая шайка? — не понял Михаил Анатольевич.

— Мой сосед, другой мой сосед и под нами, которого убили.

— Вы имеете в виду Огаркова?

— А кого же еще! — воскликнул Цецулин. — Вы придете или нет? Я опасаюсь за свою жизнь!

— Еду! — сказал Михаил Анатольевич и бросил трубку.

Цецулин был радостно взволнован. Есть с кем поговорить.

— Пока его нет, я вам все расскажу, — вцепился он в следователя. — Садитесь вот сюда, на этот стул. Если на нем сидишь, ему не слышно.

Смолянинов сел, а старик достал из-под кровати скамеечку и пристроился в ногах следователя, поманил:

— Наклонитесь!

— Зачем, Михаил Иванович? Его же нет дома? — Смолянинову никак не хотелось приближать свое лицо к давно не бритой и седой щетине старика, от кацавейки которого несло потом и луком.

— Говорю вам, наклонитесь! Здесь везде микрофоны, он записывает.

Смолянинов неохотно наклонился, и губы старика, брызгаясь слюной, зашептали ему прямо в ухо:

— У него на балконе тарелка стоит и все слышит. Он ее иногда поворачивает в мою сторону. Я думал, что он в доме напротив молодых женщин разглядывает: сначала купил для них подзорную трубу, а теперь стал подслушивать. Ну, вы понимаете, о чем я говорю? Он не их — он меня подслушивает.

Тут у Цецулина воздух в легких кончился, старик откинулся от Смолянинова и стал дышать со свистом. А Смолянинов протер платком влажное ухо и прочистил его мизинцем. Предстоял второй сеанс связи. Цецулин вздохнул поглубже и опять прилип к следователю:

— Огарков, Мокрухтин, Самсонов и Марья Дмитриевна — это одна шайка!

— Да что вы, Михаил Иванович! — отшатнулся Смолянинов. — Это же ваша жена, — увещевал он старика, вспоминая, как тот натурально всхлипывал прошлый раз, рассказывая о ее смерти.

Старик обнял его за шею и потянулся губами к уху:

— Она мне чужая, чужая! Она больше любила Самсонова, чем меня. А брату своему из нашей пенсии деньги на водку давала.

— Какому брату? — нахмурился Смолянинов.

— Тихо! — зашипел Цецулин. — Огаркову. А почему она Самсонова так любила? Потому что тот устроил того на радиозавод. Понимаете?

— Значит, Огарков — брат Марьи Дмитриевны Волковой? Родной?

— Еще какой родной! Роднее меня.

— Так. Это выяснили. Теперь Самсонов. Кто, кого, куда и зачем устроил?

— Тихо! Этот гад хотел отбить у меня жену, и поэтому он устроил того гада к себе на радиозавод. Этот гад был там главным инженером.

— Подождите, подождите. Ему же восемьдесят пять лет!

— Правильно. А до этого был главным инженером. И когда Огаркова выгнали за пьянство с лампового завода, Маша ходила в комнату этого гада и плакала там два с половиной часа. Я специально засек время — вот по этим часам, — показал Цецулин на стенные часы-ходики с гирями.

Смолянинов пригляделся: часы в виде кошачьей морды, и глаза ходят в такт маятнику: туда-сюда, туда-сюда. И глаза Михаила Анатольевича от всей этой белиберды забегали туда-сюда, туда-сюда.

— Но почему вы все-таки считаете, что это одна шайка?

— А что же еще? Вначале из комнаты этого гада идет дым. Ну такой, как в церкви. И пахнет он… в общем, приятно.

— Канифолью? — Михаил Анатольевич вспомнил, как Самсонов паял.

— Да-да-да-да-да. Канифолью. Именно. Потом музыка играет. — И Цецулин попытался изобразить мелодию, но ничего не вышло. — А потом пришел Мокрухтин. И оба они слушали музыку. Мокрухтин ушел, пришел Огарков. Они опять слушали музыку. А после Огаркова туда моя Маша бегала. Вот я вам и говорю: одна шайка. Маша умерла, Мокрухтина убили, Огаркова убили, и этого гада скоро убьют.

В это время в прихожей стал открываться замок.

В коридоре появился Самсонов, нагруженный гнилыми апельсинами в авоське.

Увидев следователя, смутился.

— Сергей Васильевич, — сказал Смолянинов. — Зачем к вам приходил Мокрухтин и для чего вы с ним слушали музыку?

— Я пытался ему доказать, что музыка — это набор частот.

— Хорошо. Тогда какая связь между запахом канифоли, музыкой и визитом Мокрухтина?

— Он попросил меня отремонтировать плеер. Были посторонние шумы.

— А Огарков зачем после этого приходил?

— Денег просил на выпивку. Узнал от Марьи Дмитриевны, что я получил за ремонт деньги, и пришел.

Смолянинов вздохнул. Теперь старику он не верил.

— Сергей Васильевич, вы в прошлый раз говорили, что боитесь. Ведь убили Марью Дмитриевну, Огаркова и самого Мокрухтина. Не лучше ли будет, если вы мне все расскажете?

Самсонов вздрогнул, лицо и лысина его пошли розовыми пятнами; было видно, старик разволновался. Действительно, мысли его стали путаться, но он сделал над собой усилие и опять собрал их в стройный ряд:

— Молодой человек, если я вам даже и расскажу, вы мне все равно не поверите.

— Почему не поверю? — возразил Смолянинов. — Я даже это запротоколирую. — Он достал из папки бланк и приготовился писать.

— Мокрухтин пришел ко мне и попросил сделать устройство, которое распознавало бы определенную мелодию.