Голем в Голливуде - Джесси Келлерман

– Сказано же – нет.

– Но он много путешествовал.

– Вероятно.

– На какие деньги?

– Каждое первое число кое-что получал от Хелен. Что не мешало ему пятнадцатого клянчить у меня.

– Деньги поступали на его банковский счет?

– Наверное.

– В каком банке?

– «Барклиз». Вам-то какое дело?

– Можно выяснить, где снимали деньги.

– Что вы так вцепились в его поездки? Вам известно, где его убили. Вот туда и езжайте.

– Вы упомянули, что он работал…

– Ничего подобного. По-моему, я вполне ясно выразился: работы не было.

– Вы сказали, он служил курьером.

– Какая же это работа? Дешевая увертка. Время потянуть.

– Пусть так, но хотелось бы знать, где и на кого он работал.

– На архитектора, своего бывшего педагога.

– Имя?

– Джеймс или Джордж, что-то царственное. Тот самый никчемный педик, который подбил его бросить учебу и заняться мазней.

– Я так понял, у Реджи были художественные способности.

В глазах Череда промелькнул гордый огонек; впрочем, быстро стух.

– Вот и жена так говорила.

Джейкоб кивнул на диплом в рамке:

– Кое-кто с ней был согласен.

– О да, величайший взлет, о котором он неустанно ей напоминал. Всякий раз, как кончались бабки.

– У вас сохранились его работы?

– Вы ценитель изящного, что ли?

– Явите милость.

– Последние полчаса только этим и занят, – сказал Черед. – Вон там, под кроватью.

Джейкоб вытащил два портфолио, коробку со стесанными угольными карандашами, рейсфедерами и эскизный альбом. На кровати раскрыл первую папку.

Плотные кремовые листы, на которые хорошо ложилась тушь, знакомили с хирургически четким мировоззрением Реджи Череда.

Рисовать он умел. Бесспорно. Здесь же были вышеупомянутые вазы с фруктами и унылые сельские пейзажи, больше похожие на документальную фотографию.

– Хелен их развесила по всему дому, – сказал Черед. – Я потом снял, смотреть тошно.

Многие рисунки были подписаны и датированы, но лежали вразнобой. Самый поздний – 2006 год, самый ранний – 1983-й.

– Однако сохранили, – сказал Джейкоб.

– Чтобы выбросить, слишком много возни.

– Проще снять со стен и уложить в папки?

– Это вы на что тут намекаете?

На то, что втайне ты им гордишься. Это подкупает и настораживает.

– За какую работу он получил премию?

– Здесь ее нет. Чертово художественное общество оставило себе. Хелен предлагала им тысячу фунтов, но они ответили, мол, таковы условия конкурса.

Вторая папка оказалась интереснее – обнаженная натура и портреты. Все женщины маняще неистовы. Джейкоб прямо слышал тяжелое дыхание автора, чьей рукой водило подсознание.

И наоборот, мужчины сдержанны, геройски внушительны.

– Кого-нибудь узнаете? – спросил Джейкоб. – С кем я мог бы поговорить.

– Друзья его, надо полагать.

– Кто они?

– Черт их знает. Балбесы. Распутники.

– Он называл какие-нибудь имена?

– Если б называл, я бы постарался забыть.

– Подруги?

Черед фыркнул.

– Я пытаюсь выяснить, с кем он общался.

– Они б его убить не смогли.

Ты удивишься.

Уже пролистав две трети папки, Джейкоб остановился и вернулся назад.

Чуть не проглядел.

Он думал о другом. О том, что говорят эти рисунки об отношении художника к женщинам.

О глиняной голове своего отца, вылепленной матерью.

Хронологическая чехарда тоже сыграла свою роль – рисунок был датирован декабрем 1986 года.

Джейкоб старался не измышлять связи. Надо сохранять ясность мысли и делать свою работу.

То-то и оно. Работу.

А вот и награда.

Джейкоб медленно перевернул лист. Вот еще. И еще. То, что он принял за помарку, повторялось на пяти листах – шрам на подбородке.

В пяти ракурсах.

Один и тот же человек.

Мистер Череп.

Сквозь шум в ушах донесся голос Череда:

– Он из той компании.

– Какой?

– Балбесов. Гостил у нас на Рождество. Идея Хелен.

– Кто он?

– Однокашник. Убей бог, если я помню имя.

– Можно взять эти рисунки? – спросил Джейкоб.

– Так вы его ищете? – вылупился Черед.

– Не знаю. Но хорошо бы узнать.

Черед выхватил несколько рисунков и сунул их Джейкобу:

– Остальное положите туда, где взяли. – Он шагнул к выходу. – Десять минут. Потом сгиньте, а то вызову полицию и вас арестуют за незаконное вторжение.

Джейкоб аккуратно свернул рисунки в трубку и перехватил резинкой, найденной на столе. Убрав папки и коробку под кровать, выглянул в коридор.

Черед возился на первом этаже. Джейкоб торопливо обшарил комод – не найдется ли старых носков или трусов, пригодных для ДНК-анализа.

Пусто.

Внизу грохнул выстрел, посыпалась штукатурка.

Музыка на уход.

В Оксфорд Джейкоб вернулся поздно, ужинать пришлось картошкой с рыбой из ларька. На улицах кодлы болельщиков горланили футбольные гимны и дружелюбно кидались бутылками в студентов.

Гостиница «Черный лебедь» не располагала отдельными номерами. Заселяясь в трехместный, Джейкоб постарался не разбудить сожителей – двух туристов, почивавших в обнимку с нейлоновыми рюкзаками, полномочными заместителями возлюбленных.

Свою сумку он затолкал под кровать, вынув оттуда паспорт и портреты мистера Черепа.

В холле вонючие кресла-мешки сгрудились вокруг брошенного «Эрудита». Немецкий неохиппи наигрывал «Мазок серого»[51]на гитаре из ломбарда, а его подруга, зажав коленями зеркальце, пыталась перезаплести африканские косички цвета электрик.

В знак божественного благоволения конторка портье соседствовала с баром, ломившимся от выпивки.