Татуированные души - Аврора Гитри

Француз набирает в грудь воздуха. Он рассказывал о трагедии на одном дыхании, не прерываясь, подчиняясь ускоряющемуся ритму движений тел, которые замерли в тот миг, когда он умолк. По его лицу текут слезы, пальцы вцепились в мои руки. Все его тело трепещет от сознания вины. Я медленно приближаюсь к нему, чтобы облегчить его страдания прикосновением. Мои бедра скользят по влажным половицам и прижимаются к его телу, я показываю, что не боюсь его, что прощаю ему его прошлое.

Я знаю, что он не палач, что он не хотел страданий Клариссы, он ее слишком любил для этого. Он просто пытался ее удержать. Я поняла это по раскаянию, загоревшемуся в его глазах.

— Ее лицо… — произносит он, выпрямляясь, словно призрак Клариссы вошел в комнату, — ее лицо покрылось кровью. Куски стекла вонзились в кожу. Она еще дышала, но орел… Орел уже молчал. Я сразу же вызвал «скорую помощь». Кларисса пришла в сознание в машине, которая везла ее в больницу. Я не присутствовал при этом. Мне было так стыдно, что я не смог поехать с ней, я просто каждый час звонил в больницу, чтобы узнать о ее здоровье. Врачи уверили меня, что с ней все обошлось, но не могли сказать ничего утешительного о состоянии лица. Хирурги сделают все, что в их силах, но результат операции не гарантирован. Я ждал много дней, чтобы узнать приговор: Кларисса навсегда останется изуродованной. Услышав диагноз, я не спал долгие недели. Полиция пришла к выводу, что произошел несчастный случай, и с меня сняли все подозрения. Но несмотря на это, Кларисса и труп орла преследовали меня день и ночь. Я всеми средствами старался о них забыть. Я проводил ночи в барах, я перепробовал все наркотики. Я даже снова занялся макияжем, платя студентам за то, что они предоставляли лица в мое распоряжение. Но орел Клариссы накладывался на все символы. Я не слышал ничего, кроме пронзительного клекота хищной птицы. Мой рассудок мне изменял. Чувство вины сводило с ума. И я решил бежать. Я продал мастерскую, ликвидировал все имущество и купил билет в Бангкок. «Идеальное место, чтобы отрешиться от всех ваших забот», — сказала мне дама в бюро путешествий. Вот почему я здесь. Чтобы забыть о том, что сделал с Клариссой, забыть макияж и начать новую жизнь. Я ни за что не поверил бы, что снова услышу, как чье-то лицо поет так же громко, как орел. Пока не встретил тебя.

Француз поворачивается ко мне и просовывает свои длинные ноги под мои. Он возвращается ко мне, я это чувствую по его широко раскрытым глазам, заливающим меня нежностью, по дрожи его руки, напоминающей движение тел, отдыхающих в соседнем боксе. По бездонному колодцу любви, появившемуся в углублении на лбу.

— Как только я до тебя дотронулся, я почувствовал, как шевелится под моими пальцами зверь, как он кричит под твоей кожей. Сначала я боялся тебя красить, из-за Клариссы. Я боялся, что… Что орел вернется, и его клекот опять не даст мне спать. Но скоро я понял, что думаю только о тебе.

Его признание поражает меня, мое тело сотрясается от непроизвольных спазмов. Он любит меня. Больше, чем Клариссу. Мое лицо горит, глаза наполняются слезами. Всепоглощающее чувство охватывает меня, чувство, которого я никогда не испытывала. У меня перехватывает дыхание, останавливается сердце. Счастье.

— Если бы ты знала, как долго я тебя ждал… Как мне не хватало тебя, — шепчет он, вызывая у меня дрожь. — Я искал тебя повсюду, я начинал впадать в отчаяние. В тот вечер, когда мы снова увиделись, я уже не хотел приходить. Я думал, что ты меня забыла или, хуже того, что ты… что ты умерла. А потом я тебя нашел. Ты так изменилась. Сначала мне показалось, что символ исчез. Но как только мы спустились в бокс, он вновь появился. Он стал еще прекраснее, краски сделались ярче, голос отчетливей… настоящее чудо! — Его взгляд неожиданно подергивается туманом, он продолжает: — Ты не можешь себе представить, как я страдал в тот вечер, когда ты ушла с другим клиентом. Когда мы потом соединились, мне показалось, что зверь спрятался. Я с огромным трудом его нашел. Все было… Все было, как с Клариссой. О господи! Если бы символ мог навсегда остаться на твоем лице…

Голос фаранга становится умоляющим. Его стон плывет над умолкшими норами. Во время рассказа француза пары выпустили друг друга из объятий и расстались. Двери захлопали, в коридоре раздался стук шагов, и мы остались наедине со своей любовью. Оливье опустил голову, подавленный своей беспомощностью. Его руки упали на мои колени и запачкали их краской. Я, дрожа, прижимаю его руки к груди и прислоняюсь к его плечу. Я улыбаюсь спокойной улыбкой. Я поняла, как защитить его любовь ко мне.

И когда он целует меня в пылающий лоб, с моих губ вместе со вздохом срывается обещание:

— Оливье, я клянусь. Этот макияж останется на моем лице навсегда.

— Но… что ты сделала со своим лицом? — бормочет он. Он стоит на пороге дома, в который я не заходила два года. — Его глаза полны ужаса.

— Ну… ну… Я сдержала обещание.

Уничтоженная, я опускаю глаза.

Больше трех недель назад я убежала из «Розовой леди» через заднюю дверь, пряча тайну моего лица. Вот уже двадцать два дня, как я покинула квартиру Кеоу, не поблагодарив ее и не попрощавшись, надеясь позже отправить ей записку. Вот уже двадцать два дня, как я послала Оливье письмо, попросив его не приходить в бар, пообещав увидеться с ним позже, объяснив, что я готовлю ему сюрприз. Двадцать два дня я пряталась в темной задней комнате без окон, мучаясь от страшной боли, терзавшей мне лицо. Мне нужно было ждать больше двух недель, пока зарубцуются тысячи надрезов, навсегда приковавших произведение француза к моей коже. Я лежала на кушетке татуировщика Тааси, представляя себе, как обрадуется Оливье, как просияет его лицо, когда он поймет, что теперь я принадлежу ему навсегда. Я воображала, как скажу ему, что моя любовь отныне навеки выгравирована на моей коже, а он с растроганной улыбкой проведет пальцами по неизгладимым контурам изображения тукая и наградит меня влажным от слез поцелуем.

Я никак не ждала, что он встретит меня в дверях своего дома с выражением отвращения на лице, что он отвернется, отвергая итог моего добровольного заточения и все мои мечты.

— Я не могу поверить. Это неправда! — рычит он, отступая вглубь дома и оставляя меня на пороге. — Ты понимаешь, что ты наделала? Господи! Ты… отдаешь себе в этом отчет?

Оливье кружит по прихожей, словно тигр в клетке. Он шагает взад-вперед, поднимая волны цитрусового запаха. Он качает головой, он вздыхает, он набирает в грудь воздуха, он останавливается и вновь принимается ходить.

Его ярость пугает меня. Я надеялась удержать его, а он мечется из стороны в сторону, не зная, куда от меня сбежать. Я успокою его, и он поймет. Это все для него… Татуировка, боль должны доказать ему мою любовь.

— Оливье, любовь моя, не волнуйся, прошу тебя, говорю я, — кидаясь к нему. — Я не понимаю. Ты же сам говорил…

— Не прикасайся ко мне! — кричит он, отталкивая меня.

Я едва не падаю и цепляюсь за дверь. От его крика у меня сжимается все внутри. Он никогда не говорил со мной с такой ненавистью. И его глаза… Его глаза от ярости изменили цвет, как небо в сумерки. Они стали желтыми и блестящими. Они напомнили мне глаза безумца, привалившегося к москитной сетке.