Легендарные разведчики - Николай Долгополов

В 1946-м мы с Гоар поженились, обвенчались в армянской церкви и работали в Иране еще пять лет. Попросили у нашего руководства разрешения вернуться на родину, хотелось получить высшее образование. В 1951-м приехали в Ереван и поступили в институт иностранных языков.

— И сколько же языков вы знаете?

— Родных много. Русский, армянский, фарси — на этом языке я говорил 21 год. Хотя я и армянин, но мы долго жили в Ростове-на-Дону, а фарси и армянский я выучил в Тегеране.

— А еще какие? Всего, наверное, языков семь-восемь?

— Приблизительно. Я знал достаточно языков, чтобы жить в самых разных странах мира.

— Сколько же лет вы находились на нелегальной работе? И когда вернулись?

— По нашим меркам не так давно — в 1986-м. А дома нас не было в общей сложности лет сорок пять.

Профессия — родине помогать

— За эти годы я трижды выходила замуж, — вступает в разговор Гоар Левоновна. — Первый раз в Тегеране, а потом в законный брак пришлось вступать еще дважды. Как-то я рассказала об этом на встрече с молодыми разведчиками, и зал вдруг затих: ничего себе работенка, три раза меняла мужей. Пришлось объяснить, что всегда сочеталась с одним и тем же человеком — Геворком. Только под разными именами и в разных странах. А единственное, о чем жалеем — не было возможности завести детей. Зато друзей у нас столько — и в Москве, и в Ереване…

— А свою первую свадьбу помните?

— Как такое можно забыть? Геворк до свадьбы очень красиво за мной ухаживал. Всегда дарил цветы — розы, хризантемы. И броши, разные украшения. Мне это нравилось. Он уже в юности был очень серьезным человеком. И я его уважала, как и все наши ребята из «легкой кавалерии». А потом появилось и чувство. Взаимное. Вышло как-то естественно. Иногда мы на задания ходили вместе: идут парень и девушка, сцена типичная, никого не смущает. Мы не очень-то понимали тогда разведывательные термины, да и слово «разведка» не произносилось.

— Как же вы называли свою работу?

— Помогаем родине — вот как. Дома у Георгия была карта фронтов, он сделал маленькие флажки и их на ней передвигал. Но даже когда флажки приблизились в Москве, мы все равно верили, что родина победит. Мечтали, война закончится и мы уедем в Армению. Хотели учиться.

— Не страшились лагерей, бедности?

— Об этом и не думали. Будет, как будет. Правда, стоял у нас дома сундучок, куда мы складывали вещи для переезда. Жора ко всему этому относился с иронией, мой брат — серьезнее. Но ничего из собранного в Ереване не понадобилось. Не в вещах заключалась наша жизнь.

— Но расскажите о вашей свадьбе в 1946-м.

— Мне исполнилось двадцать лет, и Геворк сделал мне предложение. Потом его отец пришел к моему и попросил выдать меня замуж за сына.

— Вполне официально.

— В армянской церкви священник спрашивает жениха, согласен ли он. И Жора сначала сказал «да» тихо-тихо, а потом прямо выкрикнул: «Да!» Вот так мы стали мужем и женой. Свадьбу устроили на крыше нашего дома.

— Ну, это я хорошо представляю. Сколько раз видел в Тегеране такие заасфальтированные крыши. Для иностранцев — необычно.

— Нам было привычно. Мы с друзьями и соседями долго носили наверх ковры, покрывали им асфальт. Поднялся на крышу оркестр, нет, даже два. Один играл в основном персидские мелодии, а второй — современные. Тут и танцы, и столы с угощениями. Мы их ухитрились по всей крыше поставить. Гостей пригласили очень много, они остались довольны. А мы еще больше. Спустя 25 лет мы в одной стране в память о нашей свадьбе снова вступили в брак — день в день.

— А где еще вы женились?

— В Ереване в 1952-м в загсе расписались и отметили это с друзьями. И еще два раза женились в странах, где работали. По легенде мы еще не были мужем и женой, просто знакомыми. Вместе везде бывали. И только потом подходило время вступать в брак.

— А конфликты «производственные» возникали?

— Никогда. Может, обмен мнениями, всегда дружеский, профессиональный. У Жоры хороший характер — уравновешенный. Он всегда меня берег, старался, чтобы не переживала.

— Я слышал, что у некоторых нелегалов, особенно у женщин, после нескольких лет «работы в особых условиях» сдавали нервы. Начинались головные боли, приходилось лечиться, порой уезжать домой.

— Есть от чего нервничать. Напряжение — огромное. Но это — не наш случай. Если муж о чем-то и сокрушался, то от меня пытался это скрыть. Часто ему это удавалось.

— Гоар Левоновна, а как вы оказались в Тегеране?

— Я родилась в Ленинакане, теперь Гюмри, в 1926 году. Мои родители выехали оттуда в Иран, мне тогда было пять лет. Когда приехала в Тегеран, я по-русски не говорила. А Геворк не знал армянского. Но постепенно выучились. В начале знакомства общались чаще на фарси. Жили мы в самом центре Тегерана, там, где селились тогда армяне. Были мы ребятами общительными, знакомых у нас хватало.

В Тегеран бежало от войны много обеспеченных людей из Европы. Сейчас в художественных фильмах о той поре показывают женщин в парандже. Но на самом деле тон задавали хорошо одетые дамы в ярких одеждах. Бросались в глаза их цветастые, часто облегающие наряды, даже мини-юбки носили. Тегеран не был, конечно, законодателем мировой моды, но, можно сказать, следовал за нею. Понятно, что эта некая европеизированность почти не встречалась на бедных окраинах.

Узкие улочки были забиты современными машинами, которые двигались со скоростью запряженных осликами тележек. А на легендарном тегеранском базаре продавалось абсолютно всё, непонятно каким образом попадавшее в Иран.

— А как вы с Геворком познакомились?

— Мне было 13 лет. Старший брат уже работал в группе Георгия. Он долго, года три, наверное, ко мне присматривался. Сначала давал какие-то легкие задания — пойти, принести, посмотреть. Потом предложил войти в его «легкую кавалерию».

— Как вам удалось узнать точную дату нападения Гитлера на СССР?

— Относительно точную — вторая половина июня 1941-го. В Тегеран в 1940-м понаехало столько немцев. Большинство из них работали на разведку. А уютные, чистые квартиры, виллы, комнаты многие снимали у армян. Если говорить языком разведки, мы «работали по немецкой колонии». Бывало, что отношения с хозяевами у постояльцев складывались доверительные. И у некоторых тут начиналась своя работа. У нас — с ними, а у них — с нами. Немцы всячески перетягивали на собственную сторону, заигрывали: не беспокойтесь, скоро не станет Советов. Мы приходили в гости к приятелям, соседям. Знакомились с их жильцами. И, выслушав немцев, задавали наивный вопрос: «Ах, герр майор, скорей бы! Но почему вы так уверены в этом?» И получали вполне аргументированный ответ: всё произойдет летом 1941-го и закончится очень быстро — блицкригом. Если беседа складывалась, можно было осторожно копнуть и чуть глубже, спросить: почему не сейчас, не зимой? Нам объясняли, что в жуткий мороз цивилизованные государства не воюют, поэтому германский рейх покончит с русскими летом. Некоторые немцы любили прихвастнуть осведомленностью и называли даже более конкретные даты — третья декада июня. Всю эту информацию мы передавали по назначению. Жаль, что в Центре именно на эти предупреждения не отреагировали должным образом. Впрочем, об этом мы узнали гораздо позже.