Император - Олег Кожевников

Конечно, практическими вопросами перевода армии, можно сказать, в добровольческую занимался не я сам, моё было только идейное сопровождение этого процесса. Для воплощения моих идей по повышению боеспособности армии была сформирована целая комиссия. В неё я назначил многих своих соратников по Ковельской операции. Председателем комиссии был генерал-лейтенант Багратион, его заместителем – генерал-майор Юзефович. Непосредственно на земле работали и полковники Хватов, Марат Алханов, Зимин, так много сделавший для создания блиндобронепоездов, Кузякин, автор идеи операции «Самогон», во многом благодаря которой практически бескровно был занят Ковель. Да и другие офицеры из 2-го кавалерийского корпуса. Те, которые в Ковельской операции проявили себя как инициативные, умные и преданные России офицеры. А теперь они подбирали офицеров на командные должности в прошедших чистку подразделениях. А я только присваивал этим офицерам внеочередные звания. Утверждал на рекомендованных комиссией должностях этих офицеров главнокомандующий Шуваев. Так что у меня было не очень много работы по армейской реорганизации. И я продолжил заниматься авиацией.

Когда мы с Кацем занимались ревизией того, что помнили из истории Первой мировой войны, выплыла и операция «Альбион», проведённая германской армией в октябре 1917 года. Сутью этой операции был захват немецким десантом Моонзундского архипелага. В моей памяти она отложилась как бредовая идея германского Генштаба по бесполезному растрачиванию и так небольших ресурсов находящейся при последнем издыхании страны. Смысла в ней не было решительно никакого. Даже начальник штаба корпуса, захватившего архипелаг, полковник фон Чишвиц в своей книге признал, что «настоятельной необходимости занятия островов не было, и их роль для последующих операций была ничтожна». Скорее всего, германское командование решило немного потренировать свой флот. Стратегическое положение германской армии или флота в результате захвата архипелага не улучшилось. Вот как тогда я думал. Сейчас тоже считал, что эта операция – это намёк на качество германского командования. Ошибалось оно и в эту войну, и во Вторую мировую, за что и получало по сопатке. Ну, это ладно, уже было видно, что история по сравнению с той, которую мы знали с Кацем, изменилась, но германские генералы остались те же. А значит, в недрах германского Генштаба вполне могла родиться мысль организовать морской десант в действительно болезненном для Российской империи месте. Например, где-нибудь вблизи Петрограда в Финляндии. По существу, разложение команд кораблей Балтийского флота достигло таких размеров, что серьёзные задачи ставить ему было чревато. Флот Германии был гораздо боеспособнее русского. Только поставленные ранее мины спасали русские порты от артиллерийских обстрелов с кораблей неприятеля. Так я раньше думал и не брал в расчёт угрозу с моря, но, вспомнив судьбу Моонзундского архипелага в моей бывшей реальности, я осознал, что в своей агонии Германия может ударить и морем. Ведь мины, установленные на фарватерах, в случае с захватом Моонзундского архипелага немцами не помогли. Думал, что делать, я не долго. Ещё свежи были воспоминания о возможностях самолёта «Илья Муромец». К тому же один из этих бипланов так и оставался в моём распоряжении и стоял на аэродроме Русско-Балтийского вагонного завода. Так что всё было под рукой, и я решил затребовать ещё парочку этих гигантских бипланов и сформировать эскадрилью торпедоносцев. Немецкие моряки ещё не научились бороться с угрозой с воздуха, так что авиационной торпедной атакой вполне можно было сорвать план нападения противника со стороны моря.

Дела по созданию принципиально новой для этого времени эскадрильи воздушных торпедоносцев оттеснили для меня даже работу по формированию дивизионов «Катюш». Но, славу богу, был Кац, который и взял на себя всю рутинную работу. Мне оставалась только представительская функция – присутствовать на торжественных построениях, когда уже сформированный дивизион вводил в состав специальной бригады ракетной артиллерии. Да, именно такую форму я выбрал для организации формирований систем залпового огня. На этом этапе я решил, что все «Катюши» нужно держать в одном кулаке, а не распылять их отдельными дивизионами по всему участку фронта, чтобы заткнуть ими самые проблемные участки обороны. Если дивизионы будут распределены по армиям, то, конечно, они быстрее окажутся на пути наступающих германцев, но удар дивизиона – это далеко не тот огненный смерч, который встанет на пути немцев при залпе семидесяти двух «Катюш», входящих в бригаду ракетной артиллерии. На этом этапе войны важны не столько потери противника, а удар по психике немецких солдат. А результат залпа целой бригады «Катюш», несомненно, вызовет страх у выживших в огненном смерче. И вряд ли в дальнейшем они останутся хорошими солдатами и будут участвовать в такой бойне. Такая агитация против войны, пожалуй, более действенная, чем та, которую сейчас ведут эмиссары КНП среди немецких солдат.

В мае пришли агентурные сведения, что германское командование всё-таки решилось на наступательную операцию на Восточном фронте. Во Франции наши союзники пытались наступать, но увязли, штурмуя укрепления во всё-таки созданной немцами линии Зигфрида. Незадолго до начала наступления англофранцузских войск германские войска в соответствии с планом Гинденбурга стали отходить на заранее подготовленные и более удобные позиции. Начавшееся тем не менее наступление Антанты почти везде носило традиционный характер: сначала многочасовая артиллерийская подготовка, затем – медленное продвижение вперед пехоты с танками. Все это заранее как бы предупреждало противника о месте наступления, позволяя ему перебрасывать резервы и создавать дополнительные заслоны. Бои, как правило, заканчивались незначительными победами, не менявшими ситуацию в целом, и громадными потерями. Неудача наступления впервые вызвала волнения во французской армии: солдаты отказывались выполнять приказы командиров и идти в бессмысленную, по их мнению, атаку.

Пользуясь тупостью англо-французского командования, немцы всё-таки решились на отчаянный шаг – переброску на Восточный фронт двух армейских корпусов и всех имевшихся в наличии танков. Немцы понимали, что после присоединения США к Антанте у них остаётся единственный шанс достойно выйти из войны – это выбив из обоймы Россию. Генералы германского Генштаба считали, что русская армия в 1917 году находится в последней стадии разложения. Один толчок, и колосс на глиняных ногах развалится. И этот толчок нужно успеть сделать до начала массового прибытия в Европу американских солдат. Как обычно, немцы просчитались. Казалось бы, уже разложившаяся до степени навоза русская армия к началу летней кампании начала возрождаться. Это генералы – любители моноклей поняли слишком поздно. Их корпуса, переброшенные с таким трудом с Западного фронта, на второй день наступления на Восточном фронте были вынуждены не просто остановиться, а начать отступать. Ветераны Французской кампании, испытавшие там массированные артобстрелы, сходили с ума, выжив от ракетных снарядов «Катюш». Немцы бросали даже несгоревшие танки, лишь бы быстрей покинуть район, по которому работали системы залпового огня. Отступление германских войск после залпов «Катюш» и бомбардировок эскадрильями гигантских бипланов к вечеру превратилось в бегство. Это когда в дело вступили кавалерийские дивизии. Атакуя в разрывы между германских подразделений, они углубились в тыл неприятия, после чего заградительный огонь германцев сошёл на нет.