Звезды – холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

– Седьмая группа, Наставница – Сени Аруано, – напомнилаКатти.

– Гостью из седьмой группы это тоже касается.

– Ура, – согласилась Катти.

– Временную работу вам найдем. – Пер вздохнул –Медобследование никогда лишним не будет, лекция ребятишкам о чужих формах жизни– тоже. Ну а тебе, Ган, придется порыться в наших управляющих системах.

– Все то же старье стоит? – солидно поинтересовался Ган.

– А нам сверхбыстрые системы ни к чему в общем-то, – пожалплечами Пер. – Так, где бы вас поселить…

Он коснулся терминала. Экран засветился.

– Ваша комната занята, – с сожалением сказал Наставник. –Ох, ну и бардак у этой группы…

Я сделал несколько шагов к столу.

На экране была узкая, длинная комната. Вид сверху. Четырекровати, на двух – раскиданная одежда. Брючки, рубашки, белье. Продырявленныйкамешек на нитке. Изображение все время двигалось, наплывало, отступало, в негопопадали стены, дверь, окна, словно камера жадно и пристально вглядывалась вчужой дом. Вот хищный быстрый наплыв – раскрытая тетрадка. Камера скользнулавдоль строчек, разворачиваясь, чтобы удобнее было читать. Кажется, стихи.

– Их Наставник… по-моему, Дон…

Пер покосился на меня.

– Что с тобой, Никки?

Я молчал.

– Кстати, первый тест. – Старик заулыбался. – Как бы тысправился с этой ситуацией и приучил ребятишек к порядку?

Изображение опять сменилось. Камера заглянула в санитарныйблок, неодобрительно задержалась на скомканных и брошенных в угол носках…

– В первую очередь я бы не подглядывал в чужие комнаты, –прошептал я.

Наступила мертвая тишина.

– Это не чужая комната, Никки! – отчеканил Наставник. – Этоподопечные нашего интерната.

– Они знают, что за ними наблюдают?

– Разумеется! Разумеется, нет!

Камера брезгливо заглянула в унитаз и поплыла прочь изсанитарного блока.

– Это гнусно, – сказал я. Оглянулся, ища в лицах друзейподдержки.

Нет, не дождусь.

– Что гнусно, Никки?! – возмущенно воскликнул Пер. Дряблоестарческое лицо задрожало в немом возмущении. – Гнусно – не позволитьмалолетним сорванцам смыться из интерната на космодром? Гнусно – пресекатьнедостатки в самом начале? Гнусно – увидев, что дети болтают за полночь,включить инфралучи и дать им выспаться перед новым чудесным днем?

Меня чуть наизнанку не вывернуло. Руки задрожали.

Вот теперь я верю, что страдал импульсивностью…

– Гнусно следить, – сказал я. – Гнусно следить и повелевать.Строить знания на обмане. Доброту – на доверии.

– Ты не прав, Никки, – мрачно сказал из-за спины Ган.

– Нельзя так, Ник! – примиряюще поддержал его Таг. –Извинись…

Мне – извиняться?!

Лишь Катти молчала…

– Когда ты станешь Наставником, – прошептал Пер, – тыпоймешь.

– Я не буду шпионить!

– Тогда ты не сможешь помочь детям.

– Тогда я не буду Наставником!

Старик затряс головой:

– Опомнись, мальчик! Я ручался за тебя перед Советом!

– Зря!

– Ты же знал, что вся территория интерната наблюдается! Всеэто узнают, становясь взрослыми! Все понимают, что это нужно!

– Я – не все!

– Если бы Сени Аруано не проследила за девочками, одевающимикукол, и не помогла Катти осознать ее талант врача и художественнуюбездарность, Катти сейчас была бы никому не нужным, мучающимся собственнымбессилием модельером! – рявкнул Наставник. Перевел дыхание. – Если бы я нечитал твои юношеские стишки, ты вырос бы никчемным поэтом! Читал бы наплощадях… – он наморщил лоб, – «Тысячи птиц летят на огонь, тысячи слепнут,тысячи бьются, тысячами погибают птицы, тысячи трупиков остаются…».

– Раз это так бездарно, – очень спокойно спросил я, – почемувы помните их до сих пор?

– Это мой долг – помнить все неудачи подопечных!

– Я тоже помню, – неожиданно сказала Катти. – Как сейчас,помню, как ты читал, Никки… «И смотритель не может все это стерпеть, не можетсмотреть, как гибнут его любимцы. Да пропади оно пропадом! – он говорит. Игасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф – корабль,плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц, тысячи птиц изтропических стран. Тысячи тонущих птиц».

– Ерунда, – резко сказал Наставник. – Катти помнит, потомучто твои отношения с ней всегда были излишне эмоциональны. Но ведь никто этомуне препятствовал! Вы были признаны гармоничной парой, и на все ваши детскиешалости…

– Вы подлец, Наставник, – сказал я. И ударил его по щеке.

Несильно.

Без желания причинить вред этому старому человеку.

Но в полной уверенности, что приходит момент, когда легкийудар по щеке заменяет долгие и сумбурные выражения неприязни.

Пер шатнулся, словно я бил в полную силу. Прижал ладони клицу.

А мои руки заломили за спину.

Я оглянулся – Таг и Ган держали меня неумело, ностарательно. Куда подевалась их неприязнь к прикосновениям!

– Не стоит, – сказал я. – Больше я его бить не собираюсь.

Но они не отпускали.

Мне хватило бы пары секунд, чтобы вырваться. Раскидать их,причинить сильную боль и повреждения.

Но я не собирался драться с друзьями, даже если они неправы.

– Тысячи тонущих птиц… – прошептала Катти, медленно отступаяв угол комнаты. – Тысячи тонущих птиц…

Наставник отнял руки от лица. Щеки у него раскраснелись, ноне от удара, а от волнения, равномерно. Румянец ему даже шел.

– Ты моя самая большая неудача, Никки, – сказал он.

– Я единственный из твоих подопечных, кто остался человеком,– ответил я. Подумал и поправился: – Стал человеком. Вопреки.

– Никки… – выдохнул под моим ухом Таг. – Проси прощения,Никки!

– Тебе обеспечен санаторный режим, Ник, – сказал Наставник.– Пожизненный санаторный режим.

– Я обдумаю эту перспективу, – пообещал я.

– А мне – позор… – Пер опустил глаза. – Позор на старостилет… на весь остаток жизни…