Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей - Эрик Вейнер

* * *

Представьте себе огромный бассейн, вмещающий семь миллиардов человек. Никто не видел бассейна, но его существования никто не отрицает. В тот или иной момент всех бросят в этот бассейн. Большинство людей — пожилыми, некоторых — в зрелом возрасте, совсем немногих — молодыми. Вопрос лишь в том, когда это случится. Избежать попадания в бассейн не удастся. И никому еще не удалось из него выплыть.

Казалось бы, люди должны живейшим образом интересоваться этим бассейном. Задаваться вопросами. Насколько он глубок? Теплая там вода или холодная? Как мне подготовиться к моменту, когда меня бросят в бассейн? Стоит ли бояться этого момента?

Однако люди говорят о бассейне редко. И обычно косвенно. Иные даже не могут себя заставить выговорить слово «бассейн». Они говорят «емкость с водой», а то и еще более загадочно — «большое сами-знаете-что». Учителя не говорят о бассейне с учениками. Родители (за редким исключением) — с детьми. Считается неприличным говорить о бассейне за званым ужином и в общественных местах.

Люди во что бы то ни стало избегают даже думать о бассейне. Лучше уж, считают они, предоставить работникам бассейна всем заняться. Но сколько бы люди ни пытались оттолкнуть это от себя — гигантский бассейн никуда не девается, поблескивая где-то в подсознании, словно скрытое от глаз морское чудовище. Люди потягивают латте, заполняют финансовые отчеты, укладывают спать детей, а на задворках сознания плещется еле слышный, но постоянный вопрос: не сегодня ли меня швырнут в бассейн?

* * *

Все философы, с которыми я встречался на пути, о чем-то со мной говорят. Кто-то громче других. Но никто не говорит громче и четче Мишеля де Монтеня. С этим французом из XVI века я с удовольствием выпил бы пива. Я вижу в Монтене себя, а в себе — Монтеня. Дело даже не столько в его идеях, а в том, как он приходит к ним: интуитивно, на ощупь. Монтень — мой человек. Моя родственная душа в философии.

Как и я, он беспокоен душой и телом. Как и я, он любит путешествовать, а еще больше — возвращаться домой. Как и мне, ему необходимо все время подчеркивать и делать пометки. Как и у меня, у него ужасный почерк, и разбирать написанное для нас обоих — пытка. Как и я, он не умеет обращаться с деньгами и совершенно беспомощен в деловом мире («Я готов заняться чем угодно, лишь бы не читать договоров»). Как и я, он не умеет готовить («Будь у меня полная кухня припасов, я все равно голодал бы»). Как и я, он готов общаться с миром, но порой чувствует сильнейшее, почти непреодолимое желание от него сбежать. Как и я, он человек настроения. Как и я, он не слишком любит писать о себе, но все равно пишет. Как и я, он умеет жить лишь на двух скоростях: медленно или быстро. Как и я, Монтень боится смерти. В отличие от меня, он готов встретить свой страх лицом к лицу.

Смерть всех нас делает философами. Даже наименее склонный к созерцанию человек в какой-то момент задумывается: а что происходит, когда умираешь? Стоит ли в самом деле бояться смерти? Как мне примириться с этим? Смерть — лучшая проверка для философии. Если философия не в состоянии помочь нам справиться с самым важным и самым ужасным моментом жизни, на что она вообще нужна? Монтень писал: «Вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти».

Однако большинство философов к смерти относятся так же, как и обычные люди: игнорируют. Или боятся. Марка Аврелия любая мысль о смерти вгоняла в глубокую тоску. Шопенгауэр тревожился о том, что сделают с его идеями историки, когда его не станет.

Лучше всего вовсе о смерти не думать, заключает Эпикур: «Смерть не имеет к нам никакого отношения». Просыпаясь каждое утро, мы же не тревожимся о времени, прошедшем до нашего рождения. Зачем же думать и о смерти? Вас не было раньше — не будет и потом. «Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет».

Нет уж, так не пойдет. То ничто, которым я был до рождения, не равно тому ничто, которое останется после моей смерти. Первое всегда и было ничто, второе — ничто, которое однажды было чем-то. В том-то вся и разница. Космическая пустота и яма в земле — не одно и то же. Небытие определяется своей близостью к тому, что было и что пока еще есть.

Монтень прочел то, что писали о смерти Эпикур и другие, и его это тоже не удовлетворило. Они касались этой темы поверхностно, «едва скользя по ее оболочке», констатировал он. Монтень решил копнуть глубже. Так он и поступил. Ни один философ не писал о смерти и умирании честнее и храбрее Мишеля де Монтеня.

Бовуар была одержима мыслями о старении, Монтень — о смерти. Вернее, об умирании. «Я не столько боюсь умереть, сколько свожу знакомство с тем, что предшествует смерти, — с умиранием», — говорил он. Эти мысли занимали его разум, когда он болел, и когда был здоров, и «даже в наиболее легкомысленную пору моей жизни… когда я жил среди женщин и забав».

Сложно его в этом упрекнуть. В XVI веке смерть поджидала на каждом шагу. «Она уже держит нас за ворот», — говорил Монтень. Католики и протестанты без устали убивали друг друга[182]. Однако войной дело не ограничивалось. Почти половину жителей Бордо выкосила чума. Из шестерых детей Монтеня только один дожил до взрослого возраста. Всего в 23 года по нелепой случайности погиб его брат Арно. Его убило… теннисным мячиком![183] Абсурдная штука смерть. Не будь она так бесповоротна, мы бы только смеялись над ней.