Случайный билет в детство - Владислав Стрелков

Витя направился к упавшей палатке. Мы вновь поправили растяжки. После этого Григорьев сказал:

– Ладно, ты ложись спать, а я вон туда, – и он показал на Лысый Горшок.

– А что там?

Витя посмотрел на меня, немного подумал и сказал:

– Понимаешь, тут есть стена подходящая, а Лена не одобряет моего увлечения. Вот и решил, пока она спит, пройтись по стеночке немного.

– Понятно, – кивнул я. – А руку не на стене повредил?

– Ага. Потянул, когда щели зажало, чуть не сорвался в тот раз.

Я смотрю на свою левую кисть. М-да, если бы Григорьев не повредил руку, то я бы не играл на дискотеке. Какие совпадения бывают.

– Вить, а тебе что больше по сердцу – музыка или альпинизм?

– Музыка, конечно, моё призвание, а горы… – Григорьев запнулся, помолчав немного, – без них я не могу. Тянет и все тут! Понимаю, что надо выбрать что-то одно. Как Генка Ким выбрал, но… не могу. И музыка дорога, и горы.

Я опять кивнул. И позевал.

– Ладно, – сказал Витя, – ложись, отдыхай, а я пойду, по стене прогуляюсь.

– Может, подстраховать? У нас альп-шнур есть.

– Не надо, – улыбнулся Григорьев, – я без неё обойдусь.

Я кивнул – понятно, солист там и там, но сказал не это:

– Осторожнее. Руки-ноги береги.

– Само собой.

Я лег, укрылся нагретым одеялом. Уснул сразу. Без снов. И, слава богу!

Все-таки нет ничего лучше сна в своей постели, это понимаешь только дома. Стоило лишь голове коснуться подушки…

Рано утром вскочил и пять минут пялился на часы, соображая, что я хотел и куда собирался. При этом спать хочется зверски, все тело болит, постель нежно манит, но я уже решил ломать в себе все нехочухи, поэтому встал, умылся, оделся и отправился в спортгородок…

Когда завтракал, отец не удержался от шутки, глядя на моё замученно довольное лицо – после хорошего отдыха, необходимо хорошенько отдохнуть. В каждой шутке иногда правды больше, чем юмора. Этот поход и все приключения, случившиеся в горах, высосали все силы.

Вернулся в свою комнату. Сижу и в окно смотрю, пойти некуда, друг ещё дрыхнет, и самому ничего неохота. От нечего делать поиграл на гитаре. Музыка сразу начала убаюкивать. Долго бороться со сном не стал.

Проснулся в шестом часу вечера с чувством глубокого удовлетворения. Отдохнул хорошо, почитай – сутки проспал, с перерывом на физзарядку.

Родителей дома нет, лишь записка: «Ушли к Володарским. Будем к девяти. На столе фаршированные блинчики». Мама явно перестаралась с количеством, но я был такой голодный, что умял все, только потом удивился – обычно вряд ли столько бы съел. Когда собрался пить чай, заявился Савин, весь взъерошенный и хмурый. Сначала подумалось, что Олег просто еще не выспался, но затем стало понятно – друга явно что-то терзает. Поставил ему кружку и налил покрепче заварки. Попьет, приведет в порядок мысли, сам и скажет.

Пили чай не спеша, смакуя каждый глоток. Потом Олег отодвинул пустую кружку и деловито заявил:

– Серег, пойдем во двор, одна тема есть.

– Что за тема?

Савин потер правое предплечье и сказал глухо:

– Короче, батя втык за гитару дал, пришлось признаться, что брал для тебя. Э-э-э… короче – теперь нужно доказательство твоей компетентности в музыкальном вопросе.

– Эко, как завернул!

– Это его слова.

Ну, вот опять! Долго еще мне будет выходить боком эта моя самодеятельность.

– Слушай, я уже заколебался постоянно что-то доказывать. Неужели без этого нельзя?

– Если бы только это, – пробормотал еле слышно Олег и добавил громче: – трудно выйти? Друга из беды спасти?

Из беды спасти не трудно, но что означает его оговорка?

– Ладно, пошли, все равно уже хотел выходить.

Во дворе, рядом с волейбольной площадкой, стоял стол с лавочками, на котором вечерами мужики резались в домино. Пустовал он редко, и сегодня там шла игра. Шесть мужиков азартно «забивали» козла. В этой компании я разглядел Тихомирова и отца Олега. Из приемника «ВЭФ», что стоял на краю столика, лилась музыка, а играющие удачно аккомпанировали стуком доминошек о столешницу Юрию Антонову и его «Морю». Мы подошли под самый финал песни и игры.

– Рыба! – Тихомиров шибанул костью домино по столу, так что все фишки подпрыгнули, а приемник тихо зашипел. Пока мужики обсуждали, кто кого сколько раз, отец Олега, мурлыча под нос слова из «Моря», принялся вращать ручку настройки. Я подошел и поздоровался. Мужики пожали мне руку, а Тихомиров вообще чуть из кисти сок не выдавил.

– Привет, Сергей! – отвлекся от поисков сбившейся волны Савин-старший. – Этот оболтус утверждает, что ты отлично на гитаре играешь, поэтому он проигнорировал мой запрет насчет инструмента. И я решил отложить наказание до выяснения. Так что скажешь?

Честно говоря, мне играть не хотелось. Хоть я и выспался, но состояние было каким-то… странным, что ли. Как-то тревожно на душе, будто что-то случиться должно. Надеясь, что удастся отделаться без демонстрации умения, отвечаю так:

– Он не совсем прав, Тимур Алексеевич, играю я очень даже посредственно.

Савин-старший вопросительно взглянул на сына. Олег покраснел и умоляюще посмотрел на меня.

– Давайте гитару, – вздыхаю.

Тимур Алексеевич обернулся и достал из-за лавки инструмент в брезентовом чехле. Извлек шестиструнку и протянул мне. Мужики освободили место на лавке, а я, устроившись и проверив гитару на звук, вопросительно взглянул на Савина-старшего.

– Что сыграть? – И покосился на Олега. Но он благоразумно молчит в сторонке. Всегда бы так молчал.

Мужики загомонили, предлагая варианты. Я даже головой тряхнул. Ну и вкусы у них… пожелания такие… а Шаляпина не спеть?

– Тихо, мужики, – прервал всех Тихомиров, – пусть сам решает.

Долго думать не стал, приемник Антонова транслировал, вот его и сыграем. Взяв аккорд, сразу начал:

Лица у мужиков посветлели. Антонов всегда был популярен.

Около столика потихоньку начинает собираться народ. Сидящие у подъезда бабули замолчали и повернули головы в нашу сторону. Даже тетя Лида, развешивающая белье на балконе, замерла с простыней в руках.

Недаром я выбрал эту песню. В ней ностальгия – грусть по хорошему прошлому, самые лучшие воспоминания о друзьях, приятные на слух названия улочек… кстати, недалеко Вишневая улица есть, и из-за того, что на ней Травина живет мы её Черри-стрит называем.