Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Горовой несся, громко улюлюкая и постоянно крутя копье, так что было невозможно предусмотреть, куда ударит его наконечник. Он раскачивался в седле, то приседая, то прячась за шею скакуна. Это разительно отличалось от принятой в одиннадцатом веке тактики конного удара, так что Черный Згыля сразу отнес противника к разряду молодых безумцев с ветром в голове и без гроша за пазухой, болтавшихся по дорогам Европы в поисках легкой наживы и стремившихся побыстрей попасть на небеса или заслужить лавры героя. Усач прикрылся щитом, его жеребец с места выпрыгнул метров на пять и сразу пошел галопом. В отличие от казака, рыцарь держался в седле как влитой, тяжелое копье смотрело точно в грудь нового врага, не защищенного щитом.

Когда до сшибки оставалась лишь пара мгновений, из-за спины Горового раздался сухой выстрел. Девятиграммовый кусок свинца ударил старого разбойника в грудь, вышиб из седла и бросил на подбегавших пехотинцев. Эффект был потрясающий! Ошеломленные неожиданной смертью предводителя, простые мечники разбежались перед несущимся во весь опор казаком. Тот, поменяв цель атаки, ударом копья выбил одного из Торчетов. Это было легко, так как противник практически не двигался. Копье от удара разломилось, оставив в руках Горового только обломок в метр длиной. Второго из братьев отправил на тот свет еще один выстрел Захара.

Грицько, узнав в налетевшем всаднике земляка, ринулся в атаку, зарубив одного из зазевавшихся пехотинцев. Остальные разбойники, враз потерявшие троих руководителей, замялись и начали отступать к краю леса.

Горовой ревел «Ура!» и размахивал саблей, заставляя лошадь гарцевать и совершать прыжки между мечущимися без командования противниками. Кто-то должен был дрогнуть, и лучники побежали первыми. Арбалетчик, смешавшись, разрядил свое оружие в казака, но, на счастье «полочан», не попал. Когда же из леска показались конные, Захар, размахивающий секирой и тоже орущий «Ура», и проводник, вооруженный мечом из запасов сибиряка, разбойники и вовсе дрогнули и побежали.

Разошедшийся Грицько успел догнать еще одного, а второму отрубила руку сабля подъесаула. Довершил разгром все тот же Тимофей Михайлович, застрелив из револьвера лучника, попробовавшего под прикрытием леса натянуть тетиву. Звук огнестрельного оружия внес окончательную сумятицу в ряды грабителей, и отступление превратилось в повальное бегство без оглядки и с выкидыванием тяжелого, мешавшего бежать, оружия. Для придания большего эффекта подъесаул свистел и улюлюкал.

Захар, Горовой и проводник Ульрих еще немного погарцевали вдоль кромки леса, преследуя отступающих разбойников, но не решились заезжать глубоко в чащу и вернулись к поляне, убедившись, что бежавшие рядовые налетчики и не помышляют о возвращении и мести.

Когда «полочане» подъехали к повозке, стало понятно, что ситуация все еще прояснена не до конца. Грицько, зарубив несколько разбойников, все так же стоял, прикрывшись щитом. Один из пареньков, спрыгнув, натянул ворот арбалета и накладывал болт. Второй продолжал трубить.

– Шо такэ? – не понял казак враждебности спасённых.

Грицько осторожно высунул голову из-за края щита.

– Вы, курвы, моего сотника в Вирий отправили! – Он с трудом сдерживал негодование. – Каб не воинская клятва, то мы б вас со Сбоном и Миколкой еще в кабаке том порешили, за сотника нашего!

Киевлянин не выдержал и сплюнул через край щита.

– Еще спрашивает, курва!

Горовой непонимающе захлопал глазами.

– Я ж тобе казав, шо то не мы! На кой нам твоего сотника травити?

Но Грицько не вылезал из-за щита.

Ульрих аккуратно срезал кошели убитых, сдирал доспехи и оружие и складывал их на середине поляны. Захар тем временем словил трех лошадей руководителей разбойников и привязал их к дереву. Один из спасшихся пареньков наконец зарядил арбалет и неуверенно поводил им между снующим туда-сюда проводником, помогавшим ему Захаром и сидевшим на коне перед возком казаке.

– Ты, эта, хлопча, з самострэлам потишэй, – заметил подъесаул. – А то, не ровен час, нажмешь, и хтосци на тот свет пойде.

Паренек гордо вскинул голову и ответил неожиданным фальцетом:

– Значит, заслужил, отравитель!

Тимофей Михайлович ошарашенно замотал головой:

– Ей-те ж, да то ж княжна наша? А то, гляжу, штосьци знакомое. А шо, дык не докумекаю.

Грицько спешно прикрыл не в меру боевую императрицу.

– Кому императрица, а тебе, отравителю, так и смерть, – с пафосом заявила Адельгейда и спустила рычаг арбалета. Горовой нырнул за шею лошади, но стрелок из киевской княжны был никакой – стрела ушла почти вертикально в небо.

Грицько скрипнул зубами. Горовой отъехал подальше.

– Вы, эта, зря так! – Казаку слова убеждения давались с трудом. – Мы никого не травили.

Адельгейда вскипела:

– А кто, кто травил? Кто мне чашу поднес, от которой Кондрат помер?! Сколько вам Генрих дал за то, чтобы законную супругу на тот свет отправить?!

Императрица села на траву и разрыдалась. Все было настолько плохо и невыносимо, что Адельгейде хотелось наложить на себя руки. Сбоку спрыгнул с возка второй спасшийся паренек и принялся ее утешать, поглаживая по плечу и шепча слова утешения.

«Да то ж Иоланта Костикова», – автоматически отметил про себя Горовой. Золотые волосы баронессы выбились из-под мужского берета, да и формы тела были уж очень округлы для парня.

– А шо вы тут робице? – только и смог произнести казак.

В ответ раздалась причудливая мешанина русских, немецких и даже итальянских идиоматических выражений. Горовой большинства слов не знал, но общий смысл сказанного понял сразу.

– Я-то шо, – начал он оправдываться. – Нам травить кого на буй не нужно. Тильки ранком на ганак[116]выйшли, так и стража до нас. Шо таке? Отравители, кажут. – Он почесал голову, подбирая слова. – Ну, и тикать мы. Да Улугбека повязали, еле-еле ослобонили. Вот.

Глаза императрицы сверкнули недобро.

– Врешь ведь все, увалень. – Она встала и расправила плечи. Несмотря на мужской наряд, выглядела сейчас она в большей степени императрицей, чем в те дни, когда принимала их в замке. – Врешь, выродок! Нас отравить муж мой хотел. Вас и послал. Знал, что поверю землякам. А вы, змеюки, как гады лесные в дом влезли и хозяина – за пяту. Тьфу на вас!

После пламенной речи девушка, подрастеряв остатки сил, снова опустилась на траву и разразилась плачем. Ее место тут же заняла Иоланта, вспомнившая все свои девичьи мысли насчет полоцкого трубадура, и потому особенно ярко выражавшая переполнявшие ее эмоции. Речь ее на чудесном ломбардском наречии лилась могучим потоком.

Горовой понял, что ему дам не переспорить, но оставить их у убитого коня и перевернутого возка да без охраны он не мог. Подозвав проводника, он наказал тому съездить за обозом и вести всех сюда.