Хорошо посидели! - Даниил Аль

Штейнберг развернул треугольничек, пробежал его глазами и как-то странно пожал плечами.

— Вот видите, — начал он, — это мне от Окуневской.

— Прочтите, прочтите — что она пишет. Может, какие-нибудь московские новости. — попросил завбаней, полковник Окунь.

— Извольте, как говорится. Секретов тут никаких нет, — отвечал Штейнберг и прочитал сочиненное нами «письмецо от Окуневской». В нем, после обращения: «Дорогой друг!» содержались слова о том, что она очень обрадовалась, узнав, что он здесь, почти рядом. Затем «Окуневская» писала, что она скоро получит из Москвы от дочери посылку, а пока просит поддержать ее, так как она плохо себя чувствует и даже голодает.

Закончив читать, Штейнберг победоносно произнес:

— Вот видите! Вот видите! А мне стало известно, что кое-кто заподозрил, будто я все сочинил насчет близости с Татьяной.

— Да, были такие Фомы неверующие. Нехорошо, нехорошо, молодые люди!.. — и так далее и в таком роде начали нас воспитывать наши старшие товарищи. Мы, естественно, понуро опустив головы, все это выслушали.

Штейнберг отправился в лагерный ларек, купил там банку ананасов и вручил их нашему машинисту для передачи Окуневской[18].

Ананасы мы — заговорщики — съели, а машинисту вручили обещанную поллитровку.

Через пару дней машинист снова появился в назначенное нами время в 4-м бараке и вручил Штейнбергу новое письмо.

Обычная компания была опять в сборе, и Штейнберг, развернув треугольник, прочитал его сам и затем огласил его содержание, которое нам — «заговорщикам» и авторам этого письма — было знакомо заранее.

— «Уважаемый друг!» — прочитал Штейнберг. — Слышите? Уже не «дорогой», а только «уважаемый», — повторил он сердито. — А теперь послушайте, что она дальше пишет: «Конечно, спасибо вам за ананасы. Вы бы еще бутылку «Шампанского» к ним прислали! Вы же понимаете — мы в лагере находимся!! Мне в сто раз нужнее — кусок сала, пачку масла. Или деньги, на которые я могла бы здесь прикупить еды. Я бы все это вам, при первой возможности, вернула бы. Но зачем же эти дурацкие ананасы?!»

— Шантажистка! — зло произнес Штейнберг. — Вымогательница! Деньги ей надо! А где я возьму для нее деньги?!.. — Штейнберг еще некоторое время кипятился. Наши старшие стали его осуждать, говоря, что Окуневская права и что надо ей послать что-нибудь существенное.

— Ни за что! — отрезал Штейнберг. — Она неблагодарная вымогательница!

На этом, казалось бы, и закончилась эта история. Мы в своей компании еще долго веселились по поводу того, как здорово обдурили и самого Штейнберга, и наших оппонентов в возникшем вокруг него споре.

Судьбе, однако, было угодно дать этой истории продолжение, которого мы никак не ожидали. Если бы мы знали ее финал — разумеется, не затевали бы своего, как нам казалось, невинного розыгрыша.

Прошло время. Хозяйственный начальник нашего 2-го лагпункта старший лейтенант Кошелев решил избавиться от столь бесполезного, ни на что не годного труженика, каким был Штейнберг, и нашел повод сбагрить его этапом на какую-то дальнюю «командировку», то есть на один из далеких лесозаготовительных лагпунктов нашего Каргопольлага.

Окуневская тем временем оказалась в общелагерной культбригаде, в которую собирали из числа заключенных профессиональных актеров и музыкантов, а иногда и талантливых любителей — бывших до своего ареста членами музыкальных и драматических кружков. Среди них, надо сказать, было много мастеров игры на различных музыкальных инструментах — на струнных, духовых, на баянах и аккордеонах.

Культбригада разъезжала с концертами и театральными постановками — в основном с опереттами — по всем лагпунктам Каргопольлага. Часто выступала она и на сцене клуба нашего лагпункта.

На одном из концертов культбригады мне довелось видеть выступление Окуневской. Она выступала с сольным номером. Пела какие-то песни из кинофильмов. Выступала она в своем, присланном ей из Москвы концертном платье. Спереди в нем был довольно большой вырез в виде ромба, открывавшего голый живот актрисы. Посередине этого голого ромба красовался ее пупок.

Сейчас, когда я пишу эти строки, едва ли не все женщины, так сказать, «призывного возраста», а бывает, которые и постарше — ходят по городу с голыми животами, демонстрируя свои пупки. В то время, о котором идет речь, не только до такой моды, но даже до женских брюк в обтяжку было еще далеко. Голый ромб живота Окуневской с пупком посередине был тогда, тем более у нас, в Каргопольлаге МВД СССР строгого режима, явлением небывалым и, естественно, производил на зрителей сильное впечатление.

Как-то раз культбригада приехала на одну из дальних лесных «командировок» (номер того лагпункта мне не запомнился). В столовую, превращенную, как всегда в таких случаях, в зрительный зал, набилась тьма зековского народа. Концерт, само собой, шел с большим успехом. Сольный номер известной всем по кинофильмам актрисы — Татьяны Окуневской — стал его заключительным аккордом. Зековская публика ликовала. Окуневскую вызывали на бис много раз. Все это, как и то, что произошло дальше, я не могу описать в деталях, так как знаю об этом лишь по рассказам очевидцев, побывавших затем на нашем лагпункте.

По окончании выступления на сцену один за другим стали подниматься поздравители. Прежде всего — представитель «аристократии» — от бригад грузчиков. Их заработки на погрузке леса на железнодорожные платформы были очень большими не только по лагерным меркам и доходили иногда, как приходилось слышать, аж до семисот рублей. Один за другим поднимались на сцену бригадиры грузчиков с подарками актрисе.

— От бригады номер пять, — говорил один и вручал Окуневской небольшой посылочный ящик с плитками шоколада.

— От бригады номер восемь, — объявлял другой и вручал ей пачку денег, перевязанную веревкой.

Так на сцене собралась целая толпа заключенных.