Хорошо посидели! - Даниил Аль

— Конечно, немало. Все мы тут от жары маемся.

— Сейчас на обратном пути снова у ларька пива попью, — мечтательно сказал Степаков.

— Ну что же, желаю вам. И за меня кружечку выпейте.

— С удовольствием помог бы тебе и твоим дружкам пива попить, — раздумчиво сказал Степаков. — Да вот как это сделать?!

— Спасибо, конечно. Только никак этого сделать нельзя.

— А почему нельзя? — оживился вдруг Степаков. — Можно налить в бутылки. Две бутылки — можно запросто пронести.

— Столько возни из-за литра пива! Не стоит.

— Действительно, никакого смысла нет. Погоди-ка, погоди. Кажись, сообразил. А знаешь, можно и целый бочонок пива закатить.

— В зону?

— Ну да. Можно. Если с умом действовать. У тебя ребята надежные есть?

— Есть.

— Не продадут?

— Ну, что вы!

— А деньги соберете?

— Сколько?

— Рублей шестьсот[21].

— Соберем.

— Тогда давай так: первое — собери деньги. Второе — обегите бараки, снимите по одному огнетушителю. Штук десять поднесите к вахте. А я через час подъеду за ними на подводе.

— А дальше-то что? — спросил я охрипшим от волнения голосом. Я предчувствовал, что затевается что-то очень рискованное и даже очень страшное, но при этом что-то совершенно нежданное-негаданное и, значит, взрывающее опостылевшее лагерное прозябание.

— А дальше вот что, — продолжал Степаков. — Я отвезу огнетушители к себе на двор. По дороге куплю бочонок пива.

— А продадут целый бочонок? — спросил я, словно ни о чем более важном нечего было беспокоиться.

— Продадут! — уверенно заявил Степаков. — Ларечник у меня на крючке. Короче, дома я из огнетушителей колбы повывинчиваю, корпуса хорошо промою и залью туда пиво. Ну, а дальше — сам знаешь. Привезу «перезаряженные» огнетушители в зону. А вы их тут до ночи по баракам на свои места и развесите.

Я выслушал план Степакова с замиранием сердца. «Здорово как! — думал я. — Страшно, конечно, но здорово!» И проделать такую штуку готов не какой-нибудь бесконвойник — сорви голова, а мой начальник, человек в синей фуражке, обычно такой рассудительный и спокойный. А главное — сколько в этом его предложении нормального мужского, товарищеского, напомнившего какие-то фронтовые, а то и студенческие похождения. Давно не испытывал я подобного внутреннего состояния, будто я вдруг оказался не заключенным, а обычным человеком. И Степаков, сидевший передо мной за учебным столом техкабинета без своей синей фуражки, отложенной в сторону, и говоривший «таковы слова», тоже разом потерял в моих глазах «статус» лагерного начальника и принял столь привычный для меня в прошлом вид бывалого, добродушного, но изощренного в хитроумных проделках фронтового старшины. Эти ощущения были для меня куда дороже, чем замаячившая впереди возможность припасть губами к краям сосуда (граненого стакана, алюминиевой кружки, а может, и целой миски) с холодным пивом.

Я без колебаний и с благодарностью согласился на предложение Степакова.

Сказано — сделано. Степаков надел свою фуражку, кивнул и пошел к вахте. Я первым делом побежал к завбаней — полковнику Окуню. Потом к его приятелю Науму Борисовичу Лондону. Оба они были люди пожилые — лет по пятьдесят, но вполне способные на участие в задуманной авантюре. Еще старше их был профессор Гречишников, в прошлом один из авторов школьных стабильных учебников по литературе, а в лагере — учетчик в лазарете. Ему было уже лет под шестьдесят. Выслушав мое предложение, он энергично замахал на меня руками, словно на черта, и решительно отказался от участия в столь опасной затее. Вместо него я сговорил на «дело» завполитпросветкабинетом — очкастого толстяка Ивана Дмитриевича Стемасова (бывшего крупного партработника). Поначалу он было тоже размахался руками, но потом согласился. Я, пока он не передумал, тотчас же сорвал у него со стены огнетушитель и утащил к вахте.

Моего друга — хирурга Леонида Фотиевича Брусенцева, бывшего в годы войны врачом десантного подразделения в тылу врага, уговаривать не пришлось. Он встретил мое предложение участвовать в операции «Пиво» с восторгом.

Более всех был обрадован предстоящим свиданием с пивом самый близкий мой друг, юрист Михаил Николаевич Лупанов. Словом, сколотилась хорошая компания. Вскоре необходимая сумма была у меня в кармане, а штук десять огнетушителей выстроились попарно возле ворот лагпункта.

Степаков подъехал к вахте на телеге, запряженной крепкой серой лошадью. Надзиратель открыл ему ворота. Подъехав ко мне, Степаков начал кричать:

— А ну, быстрее грузи! Нечего резину тянуть! Давай, шевелись!

Подобно тому, как ни одна собака не может не залаять, если рядом начала лаять другая, так не мог промолчать и стоявший возле ворот надзиратель по кличке Колхозник. Он тоже стал кричать на меня:

— Давай, давай, шевелись, пожарник! Привык тута в зоне… груши околачивать! Надо иногда и поработать!

Мог ли он знать, этот почтенный «труженик» ГУЛАГа, какому доброму делу он помогает?!

— Не класть, не класть огнетушители! Колбы могут от тряски повредиться! Только стойком ставь! — кричал мне Степаков.

— Не класть! Не класть! — вопил вслед за ним Колхозник. — Ставь на попа! Колбы побьешь, гад!.. С ними нужен глаз да глаз, — доверительно заявил он Степакову. — Чуть недосмотришь — они нарочно все перебьют да перепортят. Контра — она контра и есть.

Степаков развернул телегу и со звонким грохотом выехал за зону.

Часа через три он возвратился. Я поджидал его с командой добровольных помощников. Не прошло и четверти часа, как огнетушители были развешены по своим местам.

Я поблагодарил Александра Ивановича, и он, явно довольный своим поступком, уехал.

Ночью мы сносили огнетушители в баню. Полковник Окунь приготовил у себя в кабинке чистую бочку, куда мы слили пиво.

Наутро Степаков снова приехал на телеге и забрал пустые огнетушители, которые я притащил к вахте. Затем он привез их заряженными теперь и в самом деле новыми колбами.

Не обошлось, естественно, без того, чтобы наш благодетель не проверил противопожарное состояние бани и кабинки ее заведующего, полковника Окуня, где мы уговорили его вместе с нами отведать столь ценный для нас напиток.

Для нас — «пайщиков» — наступил блаженный в нашей лагерной жизни миг. Кружка холодного пива в раскаленный жарой день! Может ли быть что-нибудь приятнее?! Оказывается, может: та же кружка, но выпитая в столь особенных обстоятельствах! Это была нечаянная радость в подлинном значении этих слов.

Я налил пива в бутылку и принес в лазарет профессору Гречишникову. Но он снова замахал на меня руками: «Нет, нет и нет! — заповторял он. — Я не участвовал, я не рисковал — не имею морального права. Нет, нет и нет!»