Обитель Апельсинового Дерева - Саманта Шеннон

Она рванулась, как встающая на крыло птица. У горла Никлайса вдруг оказался острый клинок.

– Кровь, – прошипела Тани, – и чешую?

Рука у нее дрожала. Инстинкт требовал от Никлайса вырываться, но он усилием воли остался на месте.

– Ты требуешь, чтобы я искалечила дракона. Осквернила плоть бога, – говорила всадница. Теперь он видел ее глаза, и они резали острее ножа. – Потерей головы ты не отделаешься. Власти сожгут тебя заживо. Вода в тебе грязна, ее не очистишь.

– Любопытно, а сожгут ли тебя за твои преступления? Укрывательство нарушителя границ. Презрение к морскому запрету. Угроза для всего Сейки.

Никлайс скрипнул зубами, потому что лезвие укусило его за горло.

– Сульярд подтвердит мои слова. Боюсь, он тебя хорошо запомнил, даже шрамы рассмотрел. Его, конечно, слушать не станут, но если я добавляю свой голос…

Теперь задрожала она.

– Да, – сказала драконья всадница. – Ты вымогатель. – Она отвела клинок. – И это не ради спасения Сульярда. Ты наживаешься на чужих страданиях. Ты – слуга Безымянного.

– О, все гораздо скучнее, благородная Тани, – отозвался Никлайс. – Я просто одинокий старик, желающий выбраться с этого острова, чтобы умереть на родине. – Теплая влага стекала ему на воротник. – Я понимаю: того, что мне нужно, сразу не добудешь. Я буду ждать на этом же берегу на четвертый день от сегодня, в сумерках. Если не придешь, советую тебе со всех ног бежать из Гинуры.

Он низко поклонился и оставил ее одну под звездами.

Солнце сочилось кровью из раны. Тани сидела на утесе над Гинурской бухтой, глядя, как разбиваются белыми хрусталиками волны под ней.

Рассеченное Турозой плечо наливалось болью. Тани пила прихваченное на кухне вино, и оно прожигало ее от нёба до груди.

Истекали последние часы, когда она могла называться Тани из клана Мидучи. Всего несколько дней, как она получила новое имя, – и уже отбирают.

Тани обвела пальцем шрам на щеке – тот самый, что запомнился Сульярду. Она получила его, спасая Сузу. У нее был и другой шрам – глубокая отметина на боку. Где Тани ее получила, она не помнила.

Она думала о погибающей в тюрьме Сузе. Потом подумала о том, чего требовал от нее Рооз, и внутри у нее словно забилась выброшенная на песок рыбина.

Обезобразить хотя бы изображение дракона – преступление, и оно карается смертью. Похитить кровь и броню бога – не просто преступление. Пираты усыпляли драконов огненной тучей, затаскивали их на захваченные галеоны и обдирали, чтобы продать на темном рынке в Кавонтае все, что можно, от зубов до скрытых под чешуей пузырей. На Востоке не было преступления страшнее, и люди запомнили, как прошлые государи наказывали таких преступников жестокими публичными казнями.

Она не пойдет на такую жестокость. Наиматун пережила столько сражений Великой Скорби, носит на себе столько шрамов – Тани не станет ее уродовать. То, для чего этому человеку понадобилась священная кровь, наверняка не сулило добра Сейки.

Но и рисковать жизнью Сузы она не могла – пока еще оставалась надежда спасти подругу.

Тани запустила пальцы себе в волосы, потянула по старой детской привычке. Наставники за такое шлепали ее по рукам.

Нет. Она не уступит Роозу. Она пойдет к морскому начальнику и во всем признается. Она поплатится утратой Наиматун и места среди всадников. Поплатится утратой всего, чего добивалась с детских лет, и, может быть, сумеет спасти от меча единственную подругу.

– Тани.

Она подняла глаза.

Наиматун парила у края утеса. Ее голубой гребень налился светом.

– Великая Наиматун! – выдохнула Тани.

Дракана склонила голову. Ветер сносил ее, как бумажного змея. Тани сложила перед собой руки, коснулась земли лбом.

– Ты этой ночью не пришла на Скорбящего Сироту, – сказала Наиматун.

– Прости меня. – Коснуться ее тела Тани не могла, поэтому, произнося слова, обозначала их знаками. – Я не могу больше с тобой видеться. Поверь, великая Наиматун, мне жаль.

Голос у нее надломился, как гнилая палка.

– Мне нужно к достойному морскому начальнику. Сделать признание.

– Полетай со мной, Тани. Поговорим о том, что тебя тревожит.

– Я не хотела бы бесчестить тебя.

– А ослушаться меня хочешь, дитя плоти?

В ее глазах сверкнул голубой огонь, полная пасть зубов не советовала спорить. Тани не могла ослушаться богиню. Она была сосудом воды, а все воды принадлежали им.

Держаться на спине дракона без седла было опасно, но можно. Встав, Тани шагнула к обрыву. Мурашки пробежали у нее по бокам, когда Наиматун, склонив голову, позволила всаднице ухватиться за гриву, закинуть ногу на драконью шею и опуститься верхом. Наиматун отлетела от замка – и резко ушла вниз.

Дрожь восторга пронизала рушащуюся навстречу морю Тани. Восторженный ужас перехватил дыхание. Сердце ее, словно рыбу на леске, тянули к горлу.

Навстречу им взметнулся каменистый хребет. Ветер выл в ушах. У самой поверхности воды Тани инстинктивно пригнула голову.

Толчок едва не сбил ее с драконьей спины. Вода залила рот и нос. Бедра ныли и пальцы сводило от усилия держаться на спине плывущей Наиматун, а та изящно, как дельфин-гринда, работала хвостом и лапами. Плечо Тани вспыхнуло целительной болью, какую зажигает только морская вода.

Пузыри всплывали вокруг, как морские луны. Наиматун вместе с Тани вынырнула на поверхность.

– Вверх, – спросила она, – или вниз?

– Вверх.

Чешуя и мышцы под ней изогнулись. Тани крепче схватилась за мокрую гладкую гриву. Одним могучим прыжком Наиматун взметнулась над бухтой, обливая дождем ее воды.

Тани обернулась. Гинура осталась уже далеко позади. Она напоминала картину, похожую, но не настоящую, – мир, парящий на грани моря. Тани ощутила себя живой, действительно живой, словно только сейчас научилась дышать. Здесь она уже не была Тани из клана Мидучи, и никем другим. Она была безликой тенью в темноте. Дыханием ветра над морем.

Такой, должно быть, приходит смерть. Самоцветные черепахи явятся проводить ее душу во дворец Множества Жемчужин, а тело ее отдадут волнам. И останется от него только пена.

Нет, так было бы, если бы не ее преступление. Только всадникам дано покоиться со своими драконами. А ей предстоит вечно скитаться над океаном.

В крови тяжело колыхалось опьянение. Ресницы трепетали, а Наиматун взмывала все выше, распевая древнюю песнь. Дыхание человека и дыхание дракона застывало облаком.

Смыкалась ночь. Тани зарылась в гриву Наиматун, и ветер не мог до нее добраться. Над ними сияли бесчисленные звезды – ни одно облачко не замутило хрустального неба. Глаза нерожденных драконов. Заснув, Тани увидела их во сне: войско, спускающееся с неба, чтобы отогнать тень. Себя она видела маленькой, как семечко, но ее надежды вырастали раскидистым деревом.