Сидни Шелдон. Если наступит завтра-2 - Тилли Бэгшоу

– Вы ни в чем не виноваты, Трейси.

– Смерть на кресте, смерть на холме… что-то об агнце…

– Погодите, – перебил Жан. – Я вспомнил! Сегодня кое-что произошло. Кто-то сообщил, что слышал вопли в деревушке на холмах за границей города. Местная полиция все проверила, но там никого не обнаружили, кроме овец.

Мозг Трейси ожил.

«Овцы. Агнцы. Холм».

– Как называется деревушка, Жан?

– Не помню. Орешак или Орешенк, что-то в этом роде. Я узнаю. Оставайтесь на месте, Трейси, хорошо? Я пошлю кого-нибудь за вами. Вызвать «Скорую»?

– Вы с ума сошли? Я здесь не останусь! И не нужна мне «Скорая». Далеко это место, Жан?

Но Жан уже нажал отбой.

Джеф Стивенс огляделся. Крошечная церковь была прекрасна. Стены покрыты фресками, солнце струится сквозь витражи, отбрасывая на алтарь радуги, как цветное конфетти.

«До чего же уместно… конфетти в день моей свадьбы», – подумал Джеф.

Вошла Трейси. Солнечные лучи образовали за ее головой причудливый нимб. Она обманула Пьерпонта, а сейчас станет его женой. Ее каштановые волосы падали на плечи свободными волнами, зеленые глаза светились радостью. Она плыла к нему по проходу. Волна счастья захлестнула Джефа.

«Я люблю тебя, Трейси. Я так тебя люблю…»

Он смотрит видео. Трейси покидает отель после свидания с доктором Аланом Макбрайдом. У Макбрайда почти белые волосы, и он всегда улыбается. И Трейси тоже ему улыбается.

Джеф ненавидел его.

Ненависть ворочалась в груди, сжимала сердце. Боль становилась все острее, невыносимее. Ненависть убивала, словно кто-то разрывал его надвое. Как листок бумаги. Без труда раздирал все внутренние органы.

Джеф вскрикнул. И услышал женский смех.

«Элизабет Кеннеди? Или Луиза, моя первая жена?» Все это сбивало его с толку. Но все не важно, потому что боль закончится и он умрет.

Его мать мертва.

И ребенок тоже.

Странно, что мать и ребенок играли в шахматы.

– Твой ход, – улыбнулась ребенку мать Джефа и стала ждать.

Ребенок был девочкой. Слишком маленькой, чтобы играть в шахматы. Джеф хотел поднять ее, но она, словно призрак, проскользнула сквозь пальцы. Взяла фигуру, черного коня, и стала колотить ею по доске. У Джефа разболелась голова.

– Почему ты умерла? – спросил Джеф. – Трейси так хотела тебя. Мы оба хотели. Почему ты не выжила?

Малышка проигнорировала его и продолжала колотить по доске.

Бум, бум, бум..

Мать Джефа заплакала.

Бум, бум, бум.

Джеф тоже плакал. Шум был кошмарным.

«Прекрати! Пожалуйста, прекрати!»

– Прекратите!

Жан схватил Трейси за плечи, когда та рвалась в сарай. Он увидел, как прибыла патрульная машина, и, в ужасе подняв глаза, наблюдал, как Трейси выпрыгнула с заднего сиденья и метнулась к нему по залитому лунным светом полю. Она прихрамывала и держалась на чистой решимости.

– Вы не должны здесь находиться, Трейси. Вам нужен доктор.

– Отпустите меня!

Трейси больно стукнула ногой по его голени.

Жан поморщился, но не выпустил ее.

– Я не шучу. Вам туда нельзя!

Бум, бум, бум.

Трейси слышала стук кувалд за спиной Жана, в сарае, словно его люди пытались свалить стену.

– Он там? Вы нашли Джефа?

– Мы не знаем, Трейси. Есть признаки того, что он был здесь, но… Похоже, Купер выстроил фальшивую стену. Возможно, чтобы спрятать тело.

Трейси тонко, жалобно вскрикнула и обмякла в руках Жана.

– Что случилось? – прошипел тот болгарскому полицейскому, который сидел за рулем патрульной машины. – Я велел вам везти ее прямо в больницу.

Полицейский пожал плечами:

– Она отказалась. «Скорая» увезла подозреваемого, но дама отказалась.

– Подозреваемого? Хотите сказать, что Купер жив?

– Был жив. Сейчас неизвестно. Может, уже умер. Выглядел он хуже некуда.

Риццо попытался осознать услышанное. Если Купер действительно жив, это хорошие новости. Будет суд, а может, и исповедь. Все-таки некоторое утешение для семей, а Милтон Бак, возможно, сумеет вернуть свои украденные драгоценности и картины. Впрочем, плевать ему, Жану, на ФБР.

– Инспектор Риццо! – крикнули из сарая. Грохот прекратился. – Вам лучше зайти сюда!

Жан неохотно отпустил Трейси и вбежал внутрь. Трейси упорно последовала за ним.

В сарае, сложенном из камня, раньше был загон для скота. Внутри было темно, но люди Жана установили несколько фонарей на батареях. В одном углу лежали сельскохозяйственные инструменты, как груда сломанных костей. Внимание Трейси приковала соседняя стена, покрытая кровью, словно какой-то жестокий ребенок чертил на ней беспорядочные каракули. В щели между камнями были ввинчены цепи, а орудия пытки, в том числе электропровода, кнут и ножовка по металлу, были аккуратно прислонены к деревяному стулу. Трейси зажала рукой рот, чтобы сдержать крик.

– Сэр!

На вершине груды мусора стоял молодой полицейский, который выглядел так, словно сам вот-вот согнется в приступе тошноты. В нескольких футах от стены была возведена еще одна, фальшивая, в которой люди Риццо проделали четырехфутовую дыру, достаточно большую, чтобы в нее мог протиснуться человек.

Полицейский бросил Жану карманный фонарик.

Жан повернулся, чтобы поговорить с Трейси, но было поздно. Она уже нырнула мимо него в отверстие.

Крест был огромным, не менее десяти футов высотой. Первое, что увидела Трейси, был громадный железный гвоздь, пронзивший ступни Джефа.

– О боже! – Она разразилась рыданиями. – Джеф! Ты слышишь меня? Джеф!

Послышался стон.

– Иисусе, он жив!

Жан посмотрел на своих людей:

– Ради бога, не стойте! Снимите его. И вызовите «Скорую».

Понадобилось двадцать пять минут на то, чтобы уложить Джефа на носилки. Он так и не пришел в сознание и не кричал, когда из рук и ног вытаскивали гвозди. Несколько ребер были сломаны, торс сильно обожжен. Но он словно не чувствовал боли.

Трейси ни на секунду не прекращала говорить с ним:

– Все хорошо, Джеф, с тобой все будет хорошо. Я здесь. Все хорошо. Тебя отвезут в больницу и вылечат.

В какой-то момент он очень широко открыл глаза и спросил:

– Трейси?

– Да, дорогой. – Трейси наклонилась и поцеловала его. – Это я. О, Джеф, я люблю тебя. Я так тебя люблю. Пожалуйста, держись!