Физиология брака - Оноре де Бальзак

Встречаются женщины добропорядочные, которые прибегают к подобным средствам лишь ради того, чтобы выманить у чувствительных супругов кашемировые шали, брильянтовые серьги, деньги на уплату долгов или на абонирование ложи в Итальянской опере, однако чаще всего ипохондрия исполняет роль оружия, решающего исход гражданской войны.

Боли в позвоночнике и стеснение в груди принуждают женщину искать развлечений; томно и вяло одевшись, она выезжает исключительно потому, что подруге, матери или сестре захотелось, чтобы больная восстала с вечного дивана, на котором она с утра до вечера предается сочинению элегий. Она на две недели отправляется в деревню исключительно оттого, что поездку прописал ей доктор. Короче, она ездит куда хочет и делает что хочет. Разве сыщется где-нибудь жестокосердый муж, способный воспротивиться желаниям больной женщины, изнемогающей от невыносимых мучений, — ибо в ходе долгих дискуссий было установлено, что нервы причиняют ужасные страдания.

Но самую важную роль ипохондрия играет в постели. Если у женщины нет мигрени, ее непременно одолевает ипохондрия, если же у нее нет ни ипохондрии, ни мигрени, на помощь приходит спасительный Венерин пояс[344]— вещь, как известно, мифическая.

Среди женщин, которым оружием в войне против мужа служит ипохондрия, встречаются создания особенно белокурые, особенно деликатные, особенно чувствительные, чья стихия — слезы. Плачут они восхитительно. Они разражаются рыданиями, когда пожелают, и рыдают как пожелают и сколько пожелают. Их оборонительная система — возвышенное смирение, и благодаря ей они одерживают блистательные победы, оставаясь притом в добром здравии.

Разъяренный муж настаивает на своем? Они смотрят на него покорными очами, склоняют голову и умолкают. Сия пантомима, как правило, обескураживает мужа. В брачных битвах мужчина всегда предпочитает, чтобы женщина защищалась вслух; тогда он придет в ярость, будет метать громы и молнии; меж тем со смиренницами так не поступишь... их молчание тревожит, вселяет в душу какое-то раскаяние — так убийца, обнаружив, что жертва не оказывает сопротивления, пугается вдвое больше. Он предпочел бы убивать, обороняясь. Вы снова идете к жене. Завидев вас, бедняжка утирает слезы и прячет носовой платок так, чтобы вы поняли: она плакала. Вас это трогает. Вы молите вашу Каролину сказать хоть словечко, вы уже так расчувствовались, что готовы все забыть; тогда она начинает мешать слова со слезами, а слезы со словами; она трещит, как сорока, она оглушает вас слезами и сбивчивыми, путаными речами: вы тонете, вы идете ко дну.

Француженки, и в особенности парижанки, в совершенстве владеют искусством разыгрывать подобные сцены, к которым их предрасполагает все: пол, телосложение, наряды, манера говорить. Сколько раз при виде мужей, спешащих либо разорвать тонкий шелк шнуровки, либо воткнуть гребень в косы, постоянно грозящие рассыпаться по плечам тысячью золотистых завитков, эти пленительные комедиантки мгновенно преображались: слезы на их глазах высыхали, а на устах возникала лукавая улыбка?..

Как, однако, далеко этим современным уловкам до античного гения, до сильных нервических припадков, до брачной пиррической пляски[345]!

О! Сколь многое сулят любовнику конвульсивная живость движений, пламень взоров, мощь тела, хранящего изящество даже в бесчинствах! Подверженная этому недугу женщина бушует, как вихрь, вспыхивает, как огонь, стелется, как волна по белой гальке, она изнемогает от избытка страсти, она пророчествует, она провидит будущее, прежде же всего она видит настоящее, и сражает своего супруга, и наводит на него ужас.

Зачастую муж, увидев один-единственный раз, как его жена шутя одолевает трех-четырех силачей, навсегда отступается от нее. Такой мужчина уподобляется ребенку, который, выстрелив из страшной машины, преисполняется величайшего почтения к малейшей ее пружинке. Затем на сцену является Медицинский факультет во всеоружии разнообразных замечаний и угроз. Я знавал одного мужа, человека кроткого и мирного, который не сводил глаз со своей жены и вел себя точно так, как если бы его посадили в клетку со львом и заверили, что спасти свою жизнь он может, только не раздражая хищника.

Нервические припадки отнимают много сил и случаются с каждым днем все реже. Романтизм победил.

Иные флегматичные мужья, которые любят жену в течение долгих лет, потому что экономно расходуют свои чувства, ухитряются справиться и с мигренями, и с неврозами, но эти величественные гении встречаются крайне редко. Верные последователи блаженного святого Фомы, который желал вложить персты в раны Иисуса Христа, они недоверчивы, как самые завзятые атеисты. Презирая коварство мигреней и ловушки неврозов, мужья эти внимательно вглядываются в разыгрываемую перед ними комедию, изучают мастерство актрисы, заставляющее ее поступать так, а не иначе, а постигнув устройство всего механизма, легким касанием приводят в движение какой-либо противовес и без всякого труда определяют, с подлинной болезнью они имеют дело или с обычным супружеским балаганом.

Впрочем, пусть даже муж свершит нечеловеческий подвиг и разоблачит все выдумки, какие подсказывает женщинам неукротимая любовь, его все равно сразит наповал другое страшное оружие, к которому женщина прибегает лишь в крайнем случае, ибо ей, можно сказать, претит собственными руками разрушать свою власть над мужем; оружие это пропитано ядом и так же гибельно, как секира палача. Итак, мы приступаем к последнему параграфу этого Размышления.

Прежде чем говорить о целомудрии, было бы, пожалуй, нелишне выяснить, в самом ли деле оно существует. Не скрывается ли за ним умелое кокетство? Не равносильно ли оно простому желанию свободно распоряжаться своим телом, как можно было бы подумать, приняв во внимание, что половина женщин, населяющих земной шар, ходят полуголыми? Не является ли оно, как утверждал Дидро[346], напоминавший, что целомудрие всегда отступает под натиском болезни и нищеты, лишь одной из химер, рожденных жизнью общественной?

Все эти утверждения нетрудно опровергнуть.

Один остроумный автор недавно выдвинул предположение, что мужчины куда более целомудренны, чем женщины. В подтверждение своей мысли он привел много хирургических доводов, но для того, чтобы доводы эти удостоились нашего рассмотрения, следовало бы на какое-то время вверить мужчин попечениям хирургинь.

Еще более сомнительна мысль Дидро.

Отрицать существование целомудрия потому, что оно исчезает в тех испытаниях, которых не выдерживает, пожалуй, ни одно человеческое чувство, — все равно что отрицать жизнь потому, что человек смертен.