Физиология брака - Оноре де Бальзак

Признаем за обоими полами право обладать целомудрием и попытаемся понять, в чем же оно заключается.

Руссо почитал целомудрие одной из форм кокетства[347], с помощью которого самки завлекают самцов. Это мнение также представляется нам ошибочным.

Писатели XVIII века, бесспорно, оказали Обществу огромные услуги, однако их философия, основанная на сенсуализме, не проникла дальше кожного покрова человека. Философы предшествующего столетия исследовали лишь внешний мир и по одной этой причине задержали на некоторое время нравственное развитие человека и прогресс той науки, начала которой содержатся в Евангелии, с каждым годом постигаемом ревностными приверженцами Сына Человеческого все глубже.

Постижение таинств мысли, открытие органов ДУШИ человеческой, размышления над геометрией ее сил и проявлениями ее мощи, исследование ее способности перемещаться отдельно от тела, переноситься в любую точку земного шара и видеть без помощи органов зрения, наконец, познание законов ее динамики и физического воздействия, — все это составит славный вклад грядущего столетия в сокровищницу человеческих знаний. Нынче мы, возможно, лишь раскапываем огромные глыбы, из которых впоследствии некий могучий гений сложит прекрасное здание.

Итак, ошибка Руссо была ошибкой его века. Он объяснил целомудрие узами, связующими живые существа друг с другом, меж тем как следовало объяснять его нравственными узами, связующими живое существо с самим собой. Целомудрие столь же мало поддается анализу, сколь и совесть, и, быть может, всякий получит о ней некое безотчетное представление, если назовет ее совестью тела: ведь как совесть обращает к добру наши чувства и мельчайшие движения нашей мысли, так целомудрие управляет нашими физическими действиями. Поступки, которые, ущемляя наши интересы, нарушают законы совести, оскорбляют нас куда больнее, чем все прочие, а повторяясь неоднократно, пробуждают ненависть. К тем же самым последствиям приводят в любви, являющейся не чем иным, как средоточием всей нашей чувственности, действия, противные целомудрию. Если, как мы попытались доказать (см. «Брачный катехизис» в Размышлении IV), безграничное целомудрие — одно из условий долговечности брака, ясно, что отсутствие целомудрия для брака гибельно. Однако автору «Физиологии» приходится изрядно потрудиться, чтобы обосновать этот принцип, женщина же применяет его на практике по большей части машинально, ибо общество, всегда и во всем идущее навстречу человеку внешнему, с детства прививает женщинам чувство целомудрия, кладя его в основание всех других. Поэтому с того мгновения, как это бескрайнее покрывало, скрадывающее природную женскую грубость, падает, женщина исчезает. Душа, сердце, ум, любовь, обаяние — от всех этих совершенств не остается и следа. В той роли, в какой дочь Отаити пленяет девственной наивностью, европейская женщина вселяет ужас и отвращение. Это и есть последнее оружие, к которому прибегает жена, желающая истребить в сердце мужа остатки супружеской любви. Сила такой женщины — в ее уродстве, и она, тщательнейшим образом скрывающая любые мелочи, связанные с ее туалетом, от любовника, с радостью предстает перед мужем в самом невыгодном и непристойном виде.

Именно с помощью этого страшного оружия жена ваша станет изгонять вас из супружеской постели. Госпожа Шенди не имела в виду ничего дурного[348], когда напомнила отцу Тристрама о незаведенных стенных часах, ваша же супруга нарочно будет перебивать вас вопросами сугубо практическими. Там, где прежде царствовали движение и жизнь, воцарятся покой и смерть. Любовная сцена обернется полюбовным соглашением, его будут долго обсуждать и едва ли не заверять у нотариуса. Впрочем, поскольку на других страницах книги мы не раз доказывали, что ясно видим комизм иных переломных моментов супружеской жизни, на сей раз мы позволим себе пренебречь всеми теми забавными нелепостями, какие наверняка разглядела бы муза Вервилей[349]и Марциалов[350]в коварстве женских ужимок, в оскорбительной дерзости женских речей, в цинизме иных ситуаций. Смеяться здесь грустно, а грустить — смехотворно. Если женщина доходит в супружеской жизни до подобных крайностей, значит, между нею и ее мужем пролегла пропасть. Впрочем, иные женщины от природы так обаятельны, что сохраняют некое тонкое и комическое изящество даже в препирательствах с мужьями; у этих особ язык, по выражению Сюлли[351], так хорошо подвешен, что любые причуды и насмешки сходят им с рук, не отвращая от них сердце супругов.

Есть ли на свете мужчина, чья душа столь вынослива, а любовь столь пылка, что он и после десяти лет супружеской жизни будет упорствовать в своей страсти к женщине, которая его больше не любит и ежечасно ему это доказывает, которая отвращает его от себя, нарочно грубит ему, осыпает его колкостями, жалуется на бесконечные болезни, изводит его капризами и, ради того чтобы муж от нее отступился, попирает даже законы элегантности и опрятности? Все это, сударь мой, тем более ужасно, что

XCII. Любовникам целомудрие неведомо.

Здесь мы спускаемся в последний круг брачного ада, подходим к концу божественной комедии супружества.

Есть нечто ужасное в положении замужней женщины, которую беззаконная любовь заставляет презреть обязанности матери и жены. Как превосходно объяснил Дидро, неверность для женщины — то же, что безверие для священника, а именно — подлая измена собственному долгу; женская неверность — тягчайшее преступление, ибо она толкает женщину на все прочие злодеяния. В самом деле, либо женщина предает свою любовь, продолжая жить с мужем, либо она разрывает все узы, связывавшие ее с семьей, дабы всецело принадлежать любовнику. Единственное, что может оправдать изменницу, — это безмерность ее любви.

Итак, она принуждена выбирать между двумя преступными деяниями. Она неминуемо причинит горе либо любовнику, если он искренен в своей страсти, либо мужу, если любовь еще не умерла в его сердце.

Этой-то устрашающей дилеммой, встающей перед женщинами, и объясняются все странности женского поведения. В ней — источник их лжи и коварства, в ней — разгадка всех их тайн. Есть от чего содрогнуться. Поэтому, казалось бы, простой расчет велит женщине предпочесть несчастья добродетели блаженству порока. И тем не менее, едва ли не любая из мужних жен соглашается заплатить грядущими страданиями и бесконечными тревогами за полчаса наслаждения. Если ни инстинкт самосохранения, ни страх смерти не в силах остановить женщин, чего же ожидать от закона, грозящего им двухлетним пребыванием в тюрьме Маделоннет[352]! О возвышенная низость! А как подумаешь, что все эти жертвы приносятся одному из наших собратьев, господину, которому мы бы не доверили управлять нашим имуществом, если таковое у нас имеется, господину, носящему точно такой же редингот, что и все мы, — как подумаешь об этом, впору расхохотаться так громко, чтобы смех наш, преодолев пространство, отделяющее Люксембургский сад от Монмартра, нарушил покой мирно пасущегося там осла.