Не ходи, Эссельте, замуж - Светлана Багдерина

– Ты… вы… ты… моя… кто?..

– Ты… ты… ты… его… кто?.. – слабым эхом повторила за ним гвентянка.

– Жена я его, вот кто! Щупальцерот в пальто! – яростно рявкнула царевна, и Иванушка с принцессой испугано отшатнулись. – Вы чего, совсем ничего не знаете?! Этот паразит вам ничего не рассказал? Да?

– А что Друстан должен был нам рассказать? – Эссельте первой из влюбленной парочки взяла себя в руки и перешла если не в контрнаступление, то к внятной обороне.

– А то, что на корабле он опоил вас обоих любовным зельем, вот что!!! – вперив руки в бока, свирепо выпалила разгоряченная, едва сдерживающая слезы Серафима. – Сказал, что это микстура от кашля!

– От морской болезни… – тихо прошептал знахарь.

Иного признания виновности перед лицом свидетелей снова отправленной в нокдаун гвентянке не потребовалось.

– Ты… Ты… Ты… – позабыв и про Иванушку, и про свою соперницу, принцесса медленно расширила глаза и остановила разгорающийся нездешним пламенем взор на бледном, потерянном и жалком лице Друстана. – Ты это сделал, так?

– Да… Эссельте… милая… ваше высочество… прости меня… но я сделал это только ради нас с тобой!.. Тебя хотели отдать замуж за Морхольта, а мы любили друг друга, и я… – отчаянно-умоляюще сгорающий со стыда и любви юноша протянул к принцессе руки, но та отпрянула с отвращением, словно почувствовав прикосновение выдрокобры.

– Отойди от меня!!! Не трогай!!! Не прикасайся ко мне!!! Ты!!! Чудовище!!! Да лучше захиреть в казематах Улада с каким-нибудь идиотским Морхольтом, чем видеть еще хоть мгновение твою отвратительную, лживую, лицемерную, двуличную физиономию!!! Да лучше я притронусь к гайну!!! Щупальцероту!!! Семируку!!! Змее радужной!!!.. Вон!!! Уходи вон!!! Прочь!!! Прочь!!! Прочь!!!..

– Я тебя люблю!!!

– Вон!!! Вон!!! Вон!!! – выкрикивала принцесса сквозь неожиданные, злые слезы обиды, разочарования и еще чего-то, в чем разбираться сейчас не было времени, да и смысла, пока к изумлению своему не почувствовала, как чьи-то сильные нежные руки сомкнулись на ее плечах, развернули и уткнули ее покрасневшее и распухшее от рыданий лицо в пахнущую таким родным и знакомым костлявую грудь.

– Эссельте, деточка моя, девочка моя, милая моя малышка, не плачь, не плачь, моя сладкая, он плохой, плохой, он предатель короны, изменник государственным интересам, свинья неблагодарная, хочешь, я прикажу отрубить ему голову, хочешь – еще что-нибудь, только не плачь, не плачь, не плачь, моя ласточка…

– Папа, папа, папочка!..

Растерянный, униженный, подавленный, недавний герой дня, в одну минуту превратившийся в отщепенца, Друстан повесил голову и, не спуская потухшего взгляда с носков своих сапог, вышел из безмолвно расступившегося перед ним круга зрителей и болельщиков.

А семейная сцена, быстро покончив с антрактом, принялась разыгрываться дальше.

Сконфуженный Иванушка, нервно комкая в пальцах шапку, молча стоял перед насупившейся и пасмурно скрестившей руки на груди Серафимой, и не знал, что делать.

Конечно, можно было попросить прощения.

Можно было подойти и взять эту девушку за руку.

Спросив предварительно позволения, конечно.

Ненавязчиво.

Хорошо было бы, если б не разрешила…

Можно было даже собраться с духом и проговорить, что ей не надо так переживать, и что он и дальше будет ее мужем, если этого ей действительно уж так хочется, на какие жертвы только не пойдешь ради душевного равновесия тех, кого большинство голосов признает твоей семьей…

Можно было даже сказать, что он ее… вспомнил?

Чуть-чуть?

Совсем немного?

И что Эссельте всегда для него была лишь компаньоном в его путешествии?

И что он любит… нет, ему нравится… довольно сильно… достаточно… нормально… только она, эта девушка, как же ее зовут, что ж никто так и не намекнет-то, а?..

Но сказать это, и даже сделать это, и даже просто сделать к ней шаг означало для него одно.

Солгать.

Солгать ей.

Солгать всем.

И – самое главное – солгать себе.

Потому что никаких чувств, кроме жалости и острого недовольства по поводу ее лихого обращения с его другом он к ней не испытывал.

Да и какие чувства можно испытывать к человеку, которого в первый раз увидел несколько минут назад?

Ну если это, конечно, не Эссельте.

Но ведь и в нее – Друстан признался, и это действительно чудовищно! – он влюбился только под действием любовного напитка!..

Хорошо.

Пусть напиток.

Пусть алхимия.

Пусть магия.

Но влюбился-то он по-настоящему!..

И одна мысль о том, что он может никогда больше не встретиться с Эссельте, ранила его в самое сердце не хуже любого меча или копья, причиняя почти физическую боль и мучения!..

Нет.

Я никогда не смогу отказаться от Эссельте. И никогда не смогу полюбить эту незнакомую – что бы другие ни говорили – особу, которая не моргнув глазом может побить человека только за то, что он…

Только за то, что он одним неосторожным махом разрушил жизнь четверым людям – ей, мне, Эссельте… и самому себе.

Пожалуй, за такое действительно стоило бы отлупить кого угодно.

И посильнее.

И поэтому даже издевательская поэтическая импровизация чумазого светловолосого незнакомца с карманной арфой подмышкой,[68]в другое время не заслужившая бы с его стороны ничего, кроме упреков в жестокосердии и бестактности, была принята со странной смесью удовлетворения и злорадства.

Сидя на красивом ковре,

Я слышу странный стук, и вот что кажется мне:

Что твердым лбом Друстана

Колошматит неустанно

Принцесса лесогорская по сиххской земле.

А что же нужно нам? Только любовь.

В пробирке ты, алхимик, нам любовь не готовь.

Любовь дается свыше;

Если ж ты умом не вышел,

Тебе на лбу напишут

Об этом без слов.

Воспользовавшись тем, что всё руководство обеих деревень сначала с увлечением следило за выяснениями чужих отношений, а потом с не меньшим азартом принялось устанавливать с представителями двух правящих фамилий Аэриу свои, остальные сиххё расположились импровизированным лагерем вокруг театра семейно-дипломатических действий, утомленно растянувшись на траве рядом с единорогами.

Корк запалил маленький костерок, и в отсутствии всего, что можно было сварить, поджарить или просто разогреть над ним, поднес к низкому, но жаркому пламени свои по-стариковски озябшие руки. Другие скоро последовали его примеру, надергав в округе жесткой сухой травы и ломких кривых веточек корявого колючего кустарника, и место встречи представителей двух цивилизаций стало напоминать туристический кемпинг.