Дот - Игорь Акимов

Оказывается — понимают. Вон — несколько солдатиков чуть ли не бегом несут от реки развернутый брезент. Брезент темный, тяжелый, напитался воды. Появились и людишки с ведрами, вереница, тоже почти бегом. Все-таки погасят…

Конечно — если мы позволим.

Вот тебе, Тима, — без риска промахнуться — шанс поддержать инициативу и выиграть еще несколько минут, которые так нужны! так нужны, чтобы понять наконец, как правильно действовать дальше. Чтобы увидеть то, что лежит перед глазами, то, чего ты никак не разглядишь.

Тимофей опять положил руку на плечо Чапы:

— А ну-ка, паря, врежь-ка в треугольник между танками.

Чапа повернул голову:

— Не пойняв, товарышу командыр. Як це понiмать — «у в треугольник»?

— Ну в солдат, которые возле танков. Чего ж тут непонятного?

— Ага, в живую силу… Нi, товарышу командыр, не можу.

— Как так не можешь?

— Так в мене ж у в стволе броневбойный затолканный!..

Ну что на это скажешь? — ведь сам велел Медведеву подавать только бронебойные. Должно быть, весь подъемник ими забит. И ребята слышали эту команду, заряжают без вопросов. Молодцы…

Тимофей вызвал по телефону Медведева:

— У тебя сколько бронебойных в подъемнике?

— Один, товарищ командир.

Вот так. Урок тебе, Тима. С чего ты решил, что эти ребята действуют только в пределах твоей команды? Каждый думает. И — может быть — кто-нибудь из них думает быстрей и точнее тебя…

— Подай-ка сюда осколочный.

— Сей минут, товарищ командир.

Напрягшись (все же в каждом снаряде больше 20 кг, для Залогина изрядная тяжесть), Герка достал из подъемника бронебойный, взялся за ручку, подналег на нее, помогая Медведеву. А вот и осколочный.

Немцы (их уже четверо! нет, вон и пятый, его из-за дыма было не разглядеть; а вон и шестой, танкист, который показывает, что делать) пытаются набросить брезент на корму горящего танка. Это непросто: со стороны второго горящего танка не подступишься. На него плещут из ведер.

— Так у якую штуку броневбойным пальнуть?

Чапа спросил только для порядка, так сказать, соблюдая субординацию: командир должен укрепляться своей командой. А стрелять — ясное дело — нужно по тяжелому танку. Только вот куда в него бить? Чапа оценивающе осмотрел в видоискатель тяжелый танк, оторвался от окуляра — и посмотрел на лежащий возле подъемника бронебойный снаряд, как бы приценился. Очень впечатляющая штука. Вот так поглядишь — вроде бы должна что хочешь пробить… Чапа опять приник к окуляру. Но и танк… на него налепили столько брони… Стоял бы он боком — тогда и площадь побольше, и есть, из чего выбирать — куда бить. А лупить в лоб… Да и за дымом ничего толком не разглядишь.

Услышал голос сержанта: «Бей по тяжелому». Долго думаешь, командир…

Когда эта сталь прямо у тебя перед глазами, когда кажется — протяни руку — и вот она… что-то в ней есть такое… Если б еще знать, какой толщины эта стальная плита. Ведь одно дело — пять сантиметров, и совсем иное — двадцать пять. Или больше… Никакого удовольствия стучаться в такую дверь.

Ясное дело, решил Чапа, стрелять по башне — только добро переводить.

Чапа повел перекрестье прицела ниже, пальцы поворачивали штурвальчик бережно-бережно — и все же получалось рывками, приходилось сдавать назад, но не потому, что в этом была нужда, а чтобы себе доказать, что могу плавно…

— Ты что — заснул?

Чапа оторвался от прицела, повернулся к Ромке, оглядел его с головы до ног, как только что оглядывал танк. Как смотрят на старую телегу. После такого взгляда слова не нужны.

Опять приник к прицелу. Перекрестье аккуратно перечеркивало, как перевязанный крест-накрест бечевкой конверт, лючок водителя. Водитель высунулся наружу и что-то должно быть советовал стоящему рядом танкисту. Вот и думать не надо. Сама пушка выбрала — куда бить.

От грохота Чапа непроизвольно закрыл глаза, тут же открыл — да разве за снарядом уследишь? И Страшных с Залогиным тоже не поняли, куда попал снаряд, а вот Тимофей разглядел. Бронебойный врезался в башню с такой силой, что, казалось, должен был вырвать ее из тела танка, но угол соприкосновения с броней был слишком большим, больше 120 градусов, как прикинул Тимофей. Все же снаряд зарылся в броню и пропахал в ней борозду.

«Ач, яка добра в нього сталь!» — удовлетворенно пробормотал Чапа. Ему понравилось и то, что немцы не побросали ни ведер, ни брезента. Никто даже на землю не упал, а это нормальная реакция. Правда, было дело, присели, голова в плечи, но тут же сообразили, в чем дело — и опять за работу.

— Ну шо роздывляешься? — сказал он Ромке. — Заряджай осколковый.

Осколочный попал именно туда, куда следовало. Очевидно — положил всех, потому что больше там никто не появился. А потом тяжелый танк взревел мотором, попятился, сполз с шоссе и стал в стороне.

Что дальше?..

В долине — все то же. Маленькая неудача на шоссе немцев не разбудила. Стоят. Чего-то ждут. Может — вызвали авиацию?.. Да нет же! — вдруг сообразил Тимофей, — все куда проще. Этот генерал, должно быть, давно послал для удара с тыла небольшую ударную группу с саперами, и сейчас терпеливо ждет, когда они исполнят свое черное дело…

Тимофей бросился (именно бросился; это было столь резко и внезапно, что Страшных и Залогин с удивлением переглянулись: что случилось?) к перископу. Выдвинул его. Осмотрел подходы на обоих берегах реки. Никого. Но задний склон холма крут, для перископа недоступен… Тимофей ощутил, что спину сковало холодом. И пальцы заледенели. Даже на ногах… Может, немцы уже поднялись по склону, может, они уже рядом; может, саперы уже закладывают взрывчатку под стальную дверь в приямке… Столько времени потерять зря! и пропасть так глупо…

Тимофей отпустил ручки перископа, поглядел на товарищей. Почему они смотрят на меня так странно? Тут же вспомнил, как бросился к перископу… Если бы умел краснеть — покраснел бы. Стыдно, сержант.

— Надо бы взглянуть, как дела снаружи…

Подошел к пирамиде, взял автомат. Жаль — все гранаты внизу. Будем живы — распоряжусь, чтобы несколько штук всегда были под рукой.

Страшных и Залогин подошли, взяли свои автоматы. Понимают без слов. Как я мог так оплошать!..

Теперь неторопливо открыть дверь, как ни в чем не бывало…

Но вдруг немцы уже успели? вдруг они уже тут? Тогда — струя пуль тебе в лицо и в грудь, и следом — граната…

Тимофей замер на миг перед дверью — и все же заставил себя (переборол стыд) — глянул в глазок.

Никого.

Теперь стремительно выскочить наружу, чтобы успеть опередить их…

Но ведь разум — одно, а душа… вот в такие минуты — у таких людей — она всегда берет верх.

Тимофей неторопливо сдвинул засов, неторопливо открыл дверь (он ощутил, какая она тяжеленная, но пошла удивительно легко), неторопливо вышел в приямок и оглядел задний склон.