Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

Эле пожимает плечами:

– Иногда еда бывает вкусной. А иначе что это за жизнь? Вот, например, жареные штучки, которое нам сейчас принесут… От них, конечно, может потом быть плохо, но такие они вкусные… Примерно так же с браком. Брак – это тот смелый шаг, который придает всему другой вкус. Но он не может привести ни к чему, кроме хорошего.

И, словно желая подчеркнуть свою последнюю мысль, она берет с тарелки одну из тех жареных штучек, которые только что принесли, и откусывает от нее большой кусок:

– Ай, какое горячее!

Маркантонио начинает смеяться, накладывая себе в тарелку немного еды.

– Вот видишь? А вот этого ты не учел. Сейчас она тебе совсем не нравится, твои вкусовые рецепторы уже давным-давно потеряли чувствительность, и в этом виноват ты сам.

Мартина, совершенно счастливая, улыбается.

– Ну надо же, вкусовые рецепторы! Просто невероятно! Мы как раз проходим их в школе!

На этот раз Маркантонио и Эле переглядываются и смеются вместе.

– Да, вот именно…

Мартина смотрит на них.

– А что такое? Что я такого сказала? Это же правда, а? Я совсем не вру, мы их действительно изучаем.

Маркантонио и Эле смеются еще сильней, никак не могут остановиться. Они заражают своим смехом и нас; реплика Мартины действительно оказалась слишком комичной. Этот тот хохот, который неизвестно почему всегда нападал на нас, пока мы учились в школе. Потом с нами долго такого не случалось, но, как это ни абсурдно, он может охватить нас в трагические моменты. Даже во время скорби, но когда все-таки еще есть какая-то надежда. Когда, например, ты находишься рядом с больным или с кем-то еще, вспоминаешь что-то печальное из прошлого, и вдруг происходит что-то необъяснимое, все начинают смеяться и никак не могут остановиться. Однако на самом деле за этим смехом тщательно скрываются слезы. Наконец Маркантонио немного отдышался, а мы с Джин начинаем хохотать снова.

– Боже мой, мне даже плохо.

– И мне тоже.

Наконец Эле начинает дышать, как обычно.

– Хорошо посмеялись, слишком хорошо… Я уже сто лет так не смеялась. Делать нечего, нам надо набраться смелости.

– Да-да, я согласен, – говорит Маркантонио.

Сильвио и Мартина смотрят на них, но не понимают этот странный тайный язык. Потом приносят салат, Мартина его приправляет и, не говоря ни слова, начинает есть. Сильвио расправляется с тем, что лежит у него на тарелке – шариками из риса и треской. Я же сначала передаю блюдо с жареной едой Джин, а потом принимаюсь за свою треску и шарики из риса. Теперь мы едим молча, потягивая отличное пиво. Я замечаю, что Эле и Маркантонио время от времени переглядываются и, посмеиваясь и шутя, болтают со своими новыми партнерами, а Мартина и Сильвио не осознают, что в этой шуточке про смелость сквозило их желание заниматься любовью, даже возобновить свои отношения. Но больше всего меня удивляет вот что: «Почему, если они испытывают это желание и сейчас, они расставались? Как они соглашаются с тем, что через их постели проходили другие? Что другие были у них между ног? Что другие целовали их губы?» Мне, когда я хочу женщину, это показалось бы неприемлемым. Если бы я знал, что когда-нибудь мне придется все это вынести, я бы не захотел больше ничего об этом слышать.

– Здесь всегда готовят превосходно…

– Да, правда.

– И впрямь хорошо, что мы сюда пришли.

– Да.

Я только говорю «да» и делаю вид, что слушаю. Но на самом деле я растворяюсь в их взглядах и пристально наблюдаю за тем, как после каждой реплики они ищут друг друга глазами. Мне кажется, то влечение, которое они испытывают друг к другу, гораздо сильнее влечения к их новым партнерам. Джин болтает со всеми и, кажется, не понимает, о чем я думаю. А я все время делаю вид, что слушаю, и когда они смеются, тоже смеюсь, потом пью пиво, киваю, но, когда перевожу взгляд на Эле, замечаю, что она всегда смотрит на рот Маркантонио, зачарованно на него смотрит, следит за его губами. Не знаю, действительно ли она слушает то, что он говорит, но Эле ему улыбается и, судя по всему, согласна с ним, что бы он ни говорил. Ну и как они вернутся домой в этот вечер? Подумают ли снова о своей старой любви, подумает ли каждый из них о своем бывшем, о том, что они снова встретились, о том, как сложилась их жизнь? И не было бы тогда лучше остаться вместе? Сохранить близость, а не растрачивать себя с другими? Быть собой, собой, только собой и еще раз собой? Не знаю. Знаю только, что они продолжают смотреть друг на друга, смеются, подшучивают друг над другом и хотят друг друга, словно тех двух других и не существует; их абсолютно ничего не волнует. Или я сошел с ума, или именно это я с абсолютной ясностью и вижу. Внезапно мне вспоминается история одного приятеля Джин, Раффаэлло Вьери. У него был роман с очаровательной девушкой, Катериной Соави. Эта девушка уезжает в Майами, работать хостес на большом фестивале, а он, вынужденный продолжать учебу, остается на время в Риме. Но они друг другу пишут, каждый день созваниваются, всегда говорят о любви – говорят те чудесные слова, которые получается говорить только тогда, когда ты по-настоящему влюблен, и которые так прекрасны, когда вы друг от друга далеко. Благодаря этим словам ты чувствуешь себя таким счастливым, что тебе кажется, что любимый человек, хотя он и далеко, на самом деле рядом. А потом, примерно через месяц после того, как она приехала туда, Раффаэлло решает сделать ей сюрприз: он хочет отправиться туда и там с ней встретиться. Он сообщает об этом лишь своей матери, потому что с отцом у него ужасные отношения, и мать ему говорит: «Конечно, сынок, ты поступаешь прекрасно. Тебе что-нибудь нужно?» – «Нет, мама, спасибо, завтра я куплю билет, у меня все есть». Едва закончив говорить с ним по телефону, она сразу же звонит двум своим дочерям, Фабиане и Валентине, сестрам Раффаэлло, и они решают немедленно встретиться. Мама Раффаэлло знает что-то очень важное: у Катерины Соави, девушки его сына, в Майами роман с директором фестиваля. Узнав об этом, сестры очень расстраиваются, целый вечер обсуждают с матерью, что делать, но в конце концов все трое решают ничего не говорить Раффаэлло. Он должен будет уехать и обнаружить все сам. Поэтому обе сестры и мать пришли к печальному выводу: даже если бы они ему об этом сказали, он бы им никогда не поверил. Итак, Раффаэлло отправляется в путь и приезжает в Майами. Здесь я не очень-то знаю, что там на самом деле произошло, какой была встреча, занимались ли они в тот день любовью или нет, были ли они все равно рады друг с другом встретиться. Достоверно известно, что в следующие вечера Катерина, судя по всему, с ним не была, оправдываясь тем, что у нее дела вне офиса, и тем, что она приехала сюда работать, и потому естественно, что она всегда занята. Так что Раффаэлло находился среди участников фестиваля, но всегда был один. Он подружился с разными людьми, среди которых была некая Ирене, которая, точь-в-точь как все, кто там находился, прекрасно знала, в чем заключались настоящие обязанности Катерины Соави. И вот однажды вечером Ирене, снова увидев Раффаэлло одного и вспомнив о том, как люди смеялись у него за спиной, – или, может, просто потому, что он был ей симпатичен, или потому, что ей и самой хотелось бы стать женщиной Раффаэлло, которую он так бы любил, – подходит к нему и ему говорит: «А тебе не кажется странным, что ты приехал в такую даль ради нее, но все время проводишь один? Ее никогда нет; здесь все хостес, кроме нее… и директора». На секунду Раффаэлло становится плохо, он бледнеет, но потом берет себя в руки и говорит очень простую вещь: «Спасибо. Дело в том, что я, может, просто не хотел этого видеть». И потом исчезает. Некоторые говорили, что он отправился в Нью-Йорк, поехал смотреть спектакли на Бродвей, а потом – путешествовать по Америке, что его видели на концерте Брюса Спрингстина, потом – на концерте группы «Supertramp», но все это, может быть, только легенда. Доподлинно известно только то, что он послал Катерине сообщение: «Я все знаю. Не ищи меня». А еще известно, что потом он ей больше никогда не писал. «Не ищи меня». Но что означает «не ищи меня»? Не ищи меня сейчас? Не ищи меня завтра? Не ищи меня как минимум год? Или не ищи меня больше никогда? У нас никогда не хватает смелости написать: «Не ищи меня больше никогда» – может быть, потому что втайне мы всегда надеемся, что нам может остаться эта последняя надежда. И я непроизвольно вспоминаю о Баби. Мне кажется, что я вижу, как она сидит со мной рядом – но не теперешняя женщина, а Баби того времени, моя Баби. Да, потому что тогда она принадлежала мне полностью. Но когда все кончилось, разве я ей сказал: «Не ищи меня больше никогда»?