Изменники Рима - Саймон Скэрроу

и были моменты, когда он поддавался своим страданиям, сидя, обняв колени в углу своей камеры. Это никогда не длилось долго; когда он понимал, что настроение у него пропало, он заставлял себя вставать и делать все, что мог, в замкнутом пространстве. Он мог растягиваться, делать приседания, отжимания и ограниченное количество других упражнений, чтобы сохранять свое тело гибким и сильным, насколько это возможно. Но он уже чувствовал, как голод разъедает его, и был уверен, что кости его стройного тела становились все более и более заметными с течением времени.

Ему не нужно было убеждать Аполлония делать то же самое, поскольку агент был полон решимости быть готовым действовать, если когда-либо представится возможность побега, какой бы маловероятной она ни была из-за режима, который парфяне установили для своих пленников. Дверь в камеру открывали только тогда, когда охранники приходили забирать заключенного на смерть, или когда заключенный умер и тело извлекали.

Влажный воздух сильно повлиял на Катона, и его все чаще и чаще мучили приступы мучительного кашля. Он молился Асклепию, чтобы тот помог ему выздороветь и не умереть от изнурительной болезни в этом ужасном месте. Если такова его судьба, то он надеялся, что он достаточно хорошо послужил Риму, чтобы получить право войти на Поля Элизиума в загробной жизни.

Его мысли были прерваны голосом агента.

— Катон… Катон!

Катон встал и повернул плечи, чтобы уменьшить напряжение, которое возникло из-за того, что он прислонился к стене. Подойдя к двери, он наклонился и приложил рот к решетке. — Я здесь. Что?

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Так?

Последовала пауза, прежде чем Аполлоний продолжил. — Я хотел извиниться, трибун. Мне жаль, что я не мог сказать тебе истинную цель моей миссии.

— Да. Это жалость. Ты должен был мне доверять.

— Какая разница, даже если бы я сказал? Вологез все равно бы нашел мои заметки. Интересно, не приходило ли тебе в голову, что он мог пощадить нас, потому что посчитал бы твое удивление искренним?

— Нет. Я не думал об этом. Я сомневаюсь, что царя беспокоит представление о том, не невиновны ли вдруг те, кого он осуждает.

Аполлоний сухо усмехнулся. — Ты прав. Бедный Хаграр. Если бы я только не записал, что ты мне рассказал о разговоре с ним в Ихнэ, он мог бы быть еще жив. И, что более важно, продолжать думать о заговоре против своего царя. Говоря о Вологезе, мне интересно, какую судьбу он нам уготовил. Знаешь, мы еще можем выбраться из этого живыми.

— И как же?

— Моя миссия была успешной, насколько это было возможно. Я сделал подробные записи, чтобы помочь Корбулону спланировать свою кампанию.

— И они были взяты у тебя. Я как-то сомневаюсь, что в ближайшее время Вологез поделится ими с главнокомандующим.

— Ему и не обязательно. Я могу достаточно точно вспомнить большинство деталей.

— Тогда зачем, ради всего святого, ты записал все это на бумагу?

— На случай, если со мной что-нибудь случится. Вот почему я просил тебя вернуть флейту Корбулону.

— Что ж, он теперь не получит ее обратно, не так ли?

— Ему не нужна флейта, если я еще буду жив. Он может попытаться выкупить меня. И тебя, конечно, тоже, — быстро добавил агент.

Катон слышал эту аргументацию от Аполлония раньше и задавался вопросом, действительно ли агент этому верил, или он просто цеплялся за возможность предотвратить отчаяние. Он закашлялся и откашлялся. — Будем надеяться, что ты прав. Я уверен, что командующий не захочет потерять одного из своих лучших агентов.

— Одного из? — фыркнул Аполлоний. — Самого лучшего. Безусловно. Нет никого лучше, и командующий это знает.

— Я уверен, что знает.

Взрыв крика из дальней части коридора заглушил возможность дальнейшего обсуждения, и Катон снова рухнул на стену и закрыл глаза. Он решил скоротать время перед очередной выдачей еды и воды, вспоминая все возможные детали их миссии с того места, где они пересекли границу в Бактрисе. Кто знал, в конце концов, такая информация может пригодиться.

Примерно в то время, когда обычно доставляли пайки, Катон услышал лязг от двери в конце коридора и поднялся на ноги, чтобы размять плечи. Шаги эхом разносились по коридору, останавливаясь у каждой двери. Оранжевое сияние факела отражалось от каменной стены напротив камеры Катона, и затем он услышал мягкий голос.

— Римлянин… ты здесь?

Он почувствовал, как его пульс участился, когда он прижался к решетке и крикнул: — Да! Здесь!

— Шшш! Соблюдай тишину!

— Кто это? — спросил Аполлоний.

— Тихо, римлянин. Отойди!

Катон услышал скрежет засова и скрип петель из соседней камеры, а через несколько мгновений факел осветил знакомое лицо на решетке его собственной двери.

— Рамалан… — Он почувствовал волну беспокойства при мысли, что им пора умереть. — Что происходит?

— Назад, — приказал капитан.

Он сделал, как ему сказали, когда снаружи запротестовала задвижка, и дверь качнулась внутрь, обнажив офицера Вологеза в темном плаще с факелом в руке. Он указал на Катона. — Выходи, трибун. Сейчас.

Нерешительно Катон нырнул в узкую дверь и вышел в коридор, прищурившись от яркого пламени. Он увидел, как парфянин сморщился от отвращения, когда до него доносся зловонный запах камеры. Затем Рамалан протянул руку и закрыл дверь, вернув засов на место. Катон собирался снова заговорить, когда капитан мягко подтолкнул его к концу коридора.

— Наружу. Пошли.

Аполлоний шел впереди, за ним следовал Катон, замыкал троицу парфянин. У дверей камер, мимо которых они проходили, он заметил только одно лицо: мужчина с выпученными глазами и длинными спутанными седыми волосами. Рамалан направил к нему факел, и лицо исчезло во мраке. Когда они подошли к двери в конце и прошли внутрь, парфянин закрыл ее и запер ее на засов. Катон схватил его за руку.

— Что происходит?

— Я вытаскиваю тебя отсюда, трибун. Я не мог ничего сказать в камерах на случай, если заключенные раскроют то, что они подслушали.

— Я произнес твое имя…

— Да, — с горечью ответил Рамалан. — Надеюсь, тебя никто не слышал. В противном случае моя голова будет установлена ​​над воротами дворца вместе с головой Хаграра.

— Он мертв?

— Конечно, он мертв. Вот что происходит с теми, кто замышляет заговор против Вологеза.

— А ты являешься участником этого заговора?

— Я служу принцу Вардану и его окружению.

— Его окружению? — вмешался Аполлоний. — Много ли противников царя?

Рамаланес повернулся к нему. — Лучше всего, чтобы вы не знали больше, на случай, если вас схватят до того, как вы достигнете границы.

— Как долго нас продержали в темницах? — спросил агент.

— Почти месяц. Царь сохранял вас живыми, чтобы вас могли принести