– Ты же знаешь Песнь о друиде Мельхасаре, последнем из Часовых?
Конечно, знает. «Сказание о начале Родо́в, или о Мирландрии и Мельхасаре, последнем из Часовых» в ранней юности, одним из первых, изучают все воспитанники Ангората. Линетта кивнула.
– Я был бы счастлив услышать ее от тебя. – Гленн взял жрицу за руку. Линетта не медлила.
В давно забвенных землях жил,
Изведав путь из снов и чар,
Рожденный в пламени светил
Друид и воин Мельхасар.
Друид и – воин-исполин,
Он был высок, широк в плечах,
Не стар, не молод, не блондин,
Суров на дело, скуп в речах.
Он вел с собой луну и серп,
Огниво тысячей мечей,
Он нес с собой старинный герб –
На том свернулся Древний Змей.
Те дни покрыты забытьем
И растворяются в ночи,
Когда гиганты шли с мечом
И с заклинаньем – палачи,
Когда, растерзаны судьбой,
Бежали все от смрадных врат,
Когда и летом, и зимой
Открыт был остров Ангорат.
Здесь так же, как в другие дни,
Жрецы и жрицы гнули спины.
Сюда стекались все огни
В зловеще-грозные годины.
В ту пору давнюю – теперь
О ней уж говорят немного –
Не человек, но и не зверь
Провал до Острова дорогу[2].
Гленн слушал внимательно и зачарованно глядел на жрицу.
Прекрасно женское лицо:
Высоки скулы, очи ясны.
Но тело женское взято
Зелено-желтой змеиной краской.
И вместо ног – змеиный хвост,
Его чураться не пристало.
В нем смертью каменных борозд
Грозит стрекочущее жало.
Ее Мирландрией зовут,
Она прекрасна и учена,
В ней реки древние текут,
Сплетаясь с огнивом знакомым.
Она – Хранительница Вод,
Законослужливая жрица,
В ней имя древнее поет
И сжечь огнем своим грозится.
Десятки свадеб Льда-Огня
Друид и жрица те сыграли,
Под шум кострищ «Люби меня!»
Призывы страстные звучали.
У них родились дочь и сын,
Не знали Светлые печали:
Иллана из семьи Сирин
И Мельхасар из рода Тайи.
Но безмятежность и краса,
Что грели сей Великий Брак,
Развеялись, как голоса,
Когда на Остров грянул враг.
У Гленна немного затекла спина, и он выпрямился, потянув позвоночник, – начиналась его любимая часть сказания.
Людское зло со всех сторон
Вело осаду Ангората.
И сотни, тысячи ворон
Глодали все, что смертью взято.
Исчезли тысячи людей,
Деревья в чащах, стены, храмы.
И мириадами огней
В те дни горел костер Нанданы.
Четыре долгие годины
Держался Остров снов и чар,
Четыре грозные годины
Держал осаду Мельхасар.
Четыре смены лет и зим
Иллана Сирин в кровь, устало,
До первых проблесков седин
Врагов Всесильной проклинала.
И, наконец явив исход
Стоянья долгого, как небо,
Богиня-Тьма своей рукой
Жрецам направила победу.
Тогда жрецы, что всех умней,
Совет держали о грядущем,
И с уст Мирландрии слетели
Слова о долге и о сущем:
– Четыре года миновали
И многих обратили в прах.
Твердыня наша тверже стали,
Но и она стоит на снах.
И дабы в будущих правленьях
Спасти себя от зла врагов,
Я предлагаю, без сомненья,
Еще воздвигнуть стены снов.
Богиня-Мать дала утесы
И раскроила наш удел,
Так пусть же свет светил белесый
Проем запрет от тьмы и стрел.
Да, Гленн прекрасно помнил эту чудесную завесу, как по волшебству свисающую от скрещения копий Часовых до водной глади. И скрип движения исполинов тоже помнил. Он по-настоящему любил момент отвержения копий Часовых и мечтал хоть раз пережить ни с чем не сравнимое чувство отражения и преображения таинства вместе с Линеттой.
И над свечением незримым
Пусть скрестят копья иль мечи
Всекаменные исполины,
Великосильные мужи.
Мы колдовством хранили остров,
Мы обнажали сталь клинков,
Так пусть и ныне змеехвосты
Спасут Обитель чар и снов».
Нашлось Иллане возраженье,
Хоть многие сказали «за»,
И то друидово сомненье
Слезами обожгло глаза.
Друид сказал: «Иллана Сирин,
Мы все согласные с тобой,
Но пусть проем хранит от мира
Четверка выбранных судьбой.
И сможешь ты ль, гроза проклятий,
Хранитель тайного табу,
Взнести их как утес, Ваятель?»
Она сказала: «Я могу».
«Но исполинов для заклятья
Среди погибших только три,
И пусть для нас направит Матерь
Четвертого для той Двери».
Все воронье слеталось в стаи
В огромном липовом саду.
И Мельхасар из рода Тайи
Тогда поднялся: «Я пойду».
«Не смей!» – воззрилась жрица ночи
На мужа и отца детей.
«Любимая, мне Мать пророчит
Хранить наш Дом и всех людей».
«Уйдите все! – велела жрица. –
Как можешь ты просить меня
Прервать твой путь и распроститься
С тобою, муж и жизнь моя?»
Вот и он, Гленн, хотел бы крикнуть: «Уйдите все!» – и завладеть Линеттой сию минуту! Не озираясь на запреты Праматери, храмовницы и кого бы то ни было еще! Он, в конце концов, ничем никому не обязан, он не лорд и даже не сир. Простой служитель культа Жизни и Знания, и у него есть право познать не девок в ближайшем трактире или туповатых девиц при дворе, но свою жрицу!
Мысленно друид усмехнулся над собой – безумный, ни дать ни взять.
«Иллана, женщина из Сирин,
Храни Богиня наш удел,
Коль я б не знал, что ты всесильна,
Тебя просить бы не посмел.
Ты служишь Матери Единой
До боли, крови и любви,
Ты носишь, как лицо Богини,
Знак Коронованной Змеи,
Так и позволь, жена и жрица,
Мне долг нести, как ты несешь,
Тебе, Глаголющей, вручится,
Как ты мне – сердце отдаешь.
Мне, как тебе, – хранить Обитель,
И кто другой, если не я?
Я твой единый сохранитель,
Я тоже Змей, как ты – Змея».
К закату Мельхасар простился
С женой и юными детьми.
Поднял копье и опустился
На дно заозерной реки.
Всю ночь, минувшую безлико,
Иллана плакала навзрыд:
«Супруг мой, Мельхасар Великий
Отныне камнем весь покрыт.
Живой, живой еще, должно быть,
И дышит камнем, и поет,
И, занося копье, как коготь,
Врагам прохода не дает».
Мирландрия, не в силах выжить
От мук потерь и колдовства,
Решилась стать как можно ближе
К причине своего вдовства
И обратилась пенным морем,
Водой, несущей горечь слез.
Их дети стали новым корнем
Для всех последующих берез:
Сын возглавлял семейство Тайи,
Дочь – Сирин.
От ненужных глаз
Храня незыблемые тайны,
Кончается великий сказ.
Женский голос стих, Линетта подняла глаза, по-прежнему ощущая тепло руки Гленна.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!