Гимн крови - Энн Райс

— Ты, грязное ничтожество, — воскликнул он. — Ты, маленькая кровожадная предательница Таинственных людей! — Он весь затрясся, из глаз брызнули слезы. — Ты с ними заодно и оставила меня гнить в комнате под нами! Ты вероломное животное! — Он выхватил ружье и направил его прямо на нее.

Мона вырвала ружье из его рук.

— Мой хороший, — сказала она, дрожа с головы до ног, — теперь она представитель редкого вида. Пусть Ровен Мэйфейр решает, что с ней делать.

— Ровен Мэйфейр? — спросила Лоркин мягким ироничным голосом. — Ровен Мэйфейр нашла этот остров?

— Застрели их, — проскрипел по-английски Родриго.

Лоркин не двигалась.

— И Ровен Мэйфейр послала охотников за кровью, чтобы они забрали нас с этого острова?

У нее был сладкозвучный от природы голос, но это свойство никак не сочеталось с ее намерениями. Черты ее лица были изменчивы и полностью отражали эмоции. Она понизила голос до шепота:

— Не удивительно, что Отец влюбился в эту женщину. Какие же необыкновенные она организовала поиски.

— Нет, никогда, он любил Мать! — закричала Миравелль. — Пожалуйста, не говори эти старые полные ненависти вещи! Оберон снова свободен. Мы вместе! Родриго, ты должен оставить нас вместе.

— Застрели их, — взвизгнул Родриго. Он тысячекратно проклинал Лоркин по-испански.

— Может уже стоит убить его? — спросил Квинн, указывая на Родриго.

— Лоркин, где Мать и Отец? — спросил я. — Ты знаешь?

— На льду в безопасности, — ответила она.

— И где же, в конце концов, может это быть? — измученным голосом спросила Мона.

— Я не стану говорить ни с кем, кроме Ровен Мэйфейр, — заявила Лоркин.

— Пожалуйста, дай мне посмотреть на них! — вскричала Миравелль — Оберон, заставь ее открыть пентхаус.

— Родриго, я больше не вижу смысла оставлять тебя в живых, — заметил я.

— Дай мне его застрелить, — предложил Оберон.

— Нет, — сказал я. — Если ты поднимешь ружье, ты пристрелишь Лоркин.

Родриго взбесился. Он попытался выпрыгнуть с выходившего на море балкона. Я схватил его за голову и крутанул ее на шее, мгновенно его убив. Я швырнул его на плитки внизу. Он лежал там в луже крови.

Я развернулся как раз во время, чтобы увидеть, как Лоркин отскочила к стене, ее руки раскинулись в форме креста.

Она потянулась к кобуре за автоматом, но Квинн пресек попытку, использовав чистейшую силу. Лоркин смотрела на него. Ее невозмутимость впечатляла.

Мона разглядывала ее, будто предпринимая тщетные попытки понять. Оберон же, взирая на Лоркин, горько плакал. Миравелль прижималась к нему.

— Ты все время была с ними, — с отчаянием сказал Оберон. — И кем же ты была, мозгами за славой Родриго? Ты, со всем своим интеллектом и хитростью? Ты могла позвать на помощь! Ты могла освободить нас с острова! Будь ты проклята за то, что ты сделала! Зачем ты это сделала?

Лоркин, с лицом, похожим на мордочку котенка, не удостоила его ответом. Ее черты нисколько не ужесточились, выражение не утратило открытости.

Я подошел к ней, нежно забрал у нее автомат и разнес его на куски. Я забрал ружье и швырнул его через патио в море. В ее ботинке был нож. Красивый нож. Я забрал его и поместил в свой собственный ботинок.

Она ничего мне не сказала, ее прекрасные глаза смотрели на меня так терпеливо, будто я читал ей стихи. Я вторгся в ее сознание, но это ничего не дало.

— Отведи нас к Матери и Отцу, — сказал я.

— Я покажу их только Ровен Мэйфейр и никому больше, — сказала Лоркин.

— Они на льду, в пентхаусе, — сказала Миравелль. — Родриго всегда так говорил. На льду. Пойдемте. Я могу показать дорогу. Родриго рассказывал, что когда он вошел в пентхаус, Отец сказал "Не убивай нас, мы не можем причинить тебе зла, лучше помести нас на лед, тогда ты сможешь продать нас Ровен Мэйфейр за миллион долларов.

— Ах, пожалуйста, — сказал Оберон сквозь слезы, — Миравелль, дорогая, пожалуйста, хотя бы раз в жизни не будь такой законченной идиоткой! Они не могут быть в пентхаусе на льду. Я знаю, где они. Я знаю, где они должны быть. Если кто-нибудь присмотрит за Лоркин, я отведу вас туда.

Мы шли так быстро, как только могли. Квинн крепко держал Лоркин за руку. Оберон указывал путь. Вниз по лестнице и вниз по лестнице.

И снова огромная кухня.

Пара огромных дверей. Рефрижератор? Морозильная камера? На одной из дверей были замки. Я немедленно сломал их.

Как только рассеялся белый туман, я вошел внутрь и увидел в свете, идущем из-за моих плеч, два замороженных на полу тела. Высокого темноволосого мужчины с белыми волосами на висках и рыжеволосой женщины. Оба лежали с закрытыми глазами, безмятежные, блаженно соединившиеся в объятиях друг друга, в белой хлопковой одежде, босоногие; ангелы, спящие вместе. Покрытые инеем, как паутиной пленившей их зимы.

Все поверхности, кроме их лиц, покрывали некогда красивые замерзшие цветы.

Я стоял в стороне, вглядываясь в них, пока другие проходили в дверь. Я смотрел на следы замерзшего тумана, тянувшиеся по полу, на лишенную цвета кожу, на то, как безупречно их объятие и как абсолютна их неподвижность.

Миравелль издала пронзительный вопль:

— Мать, Отец!

Оберон вздохнул и отвернулся.

— И вот спустя века чего он добился, — пробормотал он, — руками своих собственных сыновей и дочерей, и она, Мать всех нас, которая могла жить миллион лет. И кто положил сюда цветы, хотел бы я спросить? Это была ты, Лоркин, ты, предавшая все, во что они верили? Должно быть так и есть? Ты жалкая дезертирка. Может быть, бог простит тебя за то, что ты заключила мир с нашими врагами. Ты сама привела их сюда за руку?

Мона шагнула в освещенную зону.

— Вот моя дочь, — прошептала она. Никаких слез. Никаких всхлипов. Я почувствовал, как в ней угасла огромная надежда, мечты, сама любовь. Я увидел горькое смирение на ее лице, глубокое осознание.

Миравелль плакала.

— Итак, он превратил их в ледышки, вот что он сделал, — сказала она. Она прижала к лицу ладони и плакала, и плакала.

Я опустился перед парой на колени, и положил ладонь на голову мужчины. Замерз, как камень. Если здесь и была душа, я ее не чувствовал. Но что я знаю? То же с рыжеволосой женщиной, так похожей на Мону в ее свежей нордической красоте.

Я тихонько вышел из морозильной камеры, пока не почувствовал теплый воздух, и обнял Мону. Она вся дрожала, но ее глаза были сухими и будто замутненными от морозного тумана. Потом она выпрямилась настолько насколько смогла.

— Пошли, Миравелль, моя дорогая, — сказала она. — Давай закроем дверь. Давай подождем, когда придет помощь.