Взломанные небеса - Эл Робертсон

– Стабси…

– Я сейчас выключу свет. Потом сниму маску.

«Я ж так хотел с ним поговорить!»

«Фист, тише. Ты же слышал, что он сказал», – заметил Джек.

Джек улегся на матрас, натянул простыни. Щелкнул выключатель. Голая лампочка, освещавшая сарай, погасла.

– Доброй ночи, Стабси! – пожелал Фист.

От стены, где стояла кровать мистера Стабса, донесся шорох. И все.

«Как же он изменился!»

«Он многое пережил. А это меняет людей», – заметил Джек.

«Я тоже так изменюсь, когда сделаюсь настоящим?»

«Ты и сейчас настоящий. И меняешься. Чуть-чуть за последние несколько лет. И очень сильно за последнюю пару недель. Обзавестись телом – просто еще одна перемена».

Паяц вздрогнул:

«Я же это… В общем, я почувствую? Ну, когда ты уйдешь».

«Мистер Стабс говорит, что да».

«Джек, мне так жаль. Хотел бы я, чтобы оно по-другому было…»

«Видишь, Фист, как ты уже изменился».

«Ну, все ведь зря и попусту. Ты умрешь, а я стану как он».

«Тебе будет не так тяжело, как ему. Ведь тебе есть что вспомнить. Причем хорошего».

В разуме Джека эхом отдались всхлипывание и шмыганье носом.

«Нет, ну как же все это нелепо! Ждать столько времени, а потом ты уйдешь, а я превращусь в гребаного урода!»

«Фист, тише! Ты мог бы появиться?»

«Я не хочу, чтобы он видел меня таки-и-м…»

«Послушай, ты же можешь показаться только мне».

«Ну да».

Джек лежал на боку. Он протянул руки и вдруг ощутил тяжесть между ними. Фист прижался к его груди, судорожно вцепился ручонками в рубашку.

«Зря, все зря, к черту! – рыдал паяц. – Это все, что нас ожидает? И меня, и тебя?»

«Да, все», – подтвердил Джек.

Он обнял паяца, прижал к себе. Тот трясся и всхлипывал, уткнув деревянное лицо в грудь Джека, вдруг ощутившего влагу на коже, – паяц симулировал слезы.

«Мы сделаем то, что делали всегда, – продолжил хозяин паяца. – Сделаем так хорошо, как сможем. А когда я исчезну, ты вспомнишь меня, и это поможет тебе найти самое лучшее».

Фист молчал. Джек осторожно гладил его по голове и говорил, стараясь, чтобы в словах не было и тени насмешки, а были только забота и желание утешить:

«Фист, это ведь и значит быть человеком. Не только свобода – но и печаль, тоска, слабость. Люди теряют тех, кого любят, и видят, как самое дорогое и прекрасное ускользает прочь навсегда. И это не так уж плохо. Боль ведь возникает именно оттого, что было хорошо, а потом перестало. Мы встречаемся и счастливы, расстаемся и плачем, но утешаем себя надеждой на то, что еще придет к нам».

«Тебя ведь даже на Гробовых Драйвах не останется!!!»

Горе захлестнуло паяца с головой. У Джека защемило сердце.

«Я знаю. Но это, может быть, не так уж и скверно. Ты же видел, как люди цепляются за прошлое. А тебе будет не за что цепляться. И придется искать свое счастье и цель в реальном мире. Тебе не удастся укрыться во вчерашнем дне».

«Но я не хочу терять тебя!»

«А ты и не потеряешь. Ты будешь помнить меня, ведь ты рожден мной. Пока ты жив – будет жить и часть меня».

«Но я останусь совсем один. Стабс не хочет общаться, а эти разговоры об эмбрионах паяцев – чушь собачья! Во всем мире не будет никого вроде меня».

Фист еще долго всхлипывал и дрожал. Но в конце концов успокоился и забылся беспокойным сном в объятиях Джека.

«Вдруг мистер Стабс все-таки составит тебе компанию? – прошептал Джек, зная, что паяц не расслышит. – И вы станете выращивать овощи вместе. А ты поможешь ему оставить прошлое за спиной. Кто знает, может, эмбрионы паяцев и в самом деле выжили?»

Но от мысли об этом Форстеру стало не по себе. Он стиснул напоследок деревянную ладошку Фиста.

«А пока – спи!»

Паяц исчез. А его измученный усталый хозяин вскоре провалился в глубокий тяжелый сон.

Поутру Фист натужно изображал бурное веселье. Он подскочил к окну, выглянул наружу, бросился назад. Мистер Стабс стоял у двери – еще в трусах, но уже в белой маске.

– Ну что, Стабси, какие планы? – прочирикал Фист.

Мистер Стабс протянул Джеку свой синий рабочий комбинезон:

– Наденьте, притворитесь мной и отправляйтесь в штаб-квартиру Королевства. Вы ведь можете подделать мои сетевые идентификаторы?

– Никаких проблем, – заверил Фист. – А нас впустят?

– Вы понесете туда семенную картошку. Мою картошку очень ценят. Она не плесневеет. С ней вы попадете к тамошним садовникам. А дальше уже сами.

Джек натянул комбинезон. Он пришелся почти впору и выглядел на Форстере таким же бесформенным и потрепанным, как и на Стабсе.

– Теперь идентификаторы, – сказал Стабс. – Фист, я открылся.

– Скопировал, – сообщил Фист, зажмурившись на секунду. – Стабси, теперь мы – это ты.

– Хорошо. И последнее. Все привыкли к моей маске. Так что вам придется взять ее. Готовы?

– Да, – ответил Джек.

– Постой, – вмешался Фист. – А если нас поймают? И выяснят, что ты помогал нам?

– По-другому вы близко не подберетесь к Королевству. Вы уж постарайтесь, чтобы вас не поймали. А если поймают… Что ж, я пожил достаточно.

И мистер Стабс стянул маску.

Лицо его словно навечно сковала жуткая предсмертная судорога. Рот искривлен в дикой улыбке, натянувшей кожу на щеках. Глаза выпучены, будто от крайнего удивления, брови вскинуты – пара дуг на сведенном судорогой лбу.

– Мимика у меня небогатая, – пояснил мистер Стабс.

Улыбка на его лице превратилась в гримасу скорби. Казалось, он умел изображать мимикой лишь самые сильные эмоции, и оттого уголки рта, кожа вокруг глаз и виски были в постоянных синяках.

– Могу еще изображать скуку. Это удобнее всего, – сказал мистер Стабс, и губы его плотно сжались, выражение глаз сделалось чуть спокойнее, чем раньше.

«Жестоко-то как, – пробормотал паяц. – Ему не поставили новое программное обеспечение для управления лицом».

– Так было всегда? – не удержался от вопроса Джек.

– Всегда. Я – гость в этом теле. Оно никогда не было по-настоящему моим.

– И никакой надежды на обновление программ?

– Ни малейшей. Потому я и живу в сарайчике вдали от жилых кварталов для персонала. Нас сделали куклами, чтобы дети не боялись нас. А во плоти я пугаю и взрослых. Мое лицо кажется им кукольным, неживым. Упрощенным до предела. Мысль о том, что возможна настолько простая, сведенная к паре простейших эмоций человеческая личность, крайне неприятна для людей. Они ведь живут в предельно упрощенном мире. Я напоминаю о том, что они потеряли, и это их пугает.