Девять унций смерти - Сергей Раткевич

Скатать из мягкого, искрящегося на солнце снега огромные шары, построить из них почти что всамделишную крепость, нет, — лучше две крепости! А потом устроить настоящее веселье. Швырять снежки в полную силу, не боясь кого-то зашибить или покалечить, уповая на крепкие головы соотечественников, и от души веселясь, когда какой-нибудь особо ловкий юнец одним броском сбивает почтенного доктора с ног. Разве не здорово?!

И еще.

И опять.

И снова.

— На штурм! На штурм, негодяи! Кто там ворон ловит? Они заходят слева! Стоять! Не отступать!

В конце концов он их всех закидал. Всех победил. Один захватил обе крепости. Где ж им с олбарийским рыцарем-то справиться?

А они ему потом снегу за шиворот насыпали. Всей толпой напали и насыпали!

— Так несправедливо! — пытался возмущаться он.

В ответ послышался радостный смех.

— Еще как справедливо! — задыхаясь, ответила ему яркая раскрасневшаяся гномка с торчащими во все стороны волосами и все равно красивая. — Это сделано для тебя, уважаемый гросс, так сказать, из почтения и уважения. Глубокого почтения и глубокого уважения.

— Вот-вот! — хором поддержали ее остальные стипендиаты.

— Ничего себе — уважение! — ухмыльнулся Шарц.

— Именно так, наставник, сказал безбородый гном. — Это сделано для того, чтоб ты не подумал, будто мы поддались тебе из подхалимства. Ты действительно честно выиграл эту битву. Было бы несправедливо отравить твою победу подозрением. Будь мы подхалимами, разве мы стали бы тебе снег за шиворот толкать?

— Будь вы подхалимами, вас бы здесь не было, засранцы! — благодарно улыбнулся Шарц, чувствуя, что вытряхивать что-либо из-за шиворота уже поздно. — А как насчет поднести уважаемому и почитаемому наставнику стаканчик марлецийской настойки? Или это входит в подхалимаж?

— Это входит в набор для оказания первой помощи при простудах, — откликнулась еще одна гномка. — Пожалуйста, наставник! У нас все с собой.

Нет, хорошо, что он приехал.

Хотя бы потому, что он невероятно соскучился по всему этому: профессорам, студентам, лекциям, жарким спорам на многочасовых диспутах, развеселым студенческим пирушкам и почти столь же развеселым — профессорским, а еще по радостному предощущению познания чего-то нового, неизведанного, тонкой грани чуда… за шаг до чего-то невероятного, за вдох до открытия… — всему тому, чем так щедро пропитан воздух этого места…

В Марлецийском университете — особый воздух, кто хоть раз дышал им — навеки отравлен. Его всегда, всегда будет тянуть сюда. Где бы он ни был, да хоть в раю небесном, — он обречен возвращаться.

Кто бы знал, какое это все-таки наслаждение — пообщаться с кучей таких же одержимых безумцев, как ты сам!

Ведь все меняется в медицине. Так быстро меняется. Одно лишь открытие Джориана Фицджеральда Безумного Книжника насколько все изменило! Какое неимоверное количество невозможных, недостижимых ранее операций оказалось вполне возможным и достижимым! А редчайшие, уникальные операции, о которых легенды рассказывали! — вот-вот станут повседневной рутиной. Можно сказать, уже стали.

И медицина устремляется дальше. Доктора подымая головы, дерзко глядя в глаза неизлечимых болезней.

Неизлечимые, говорите? А ну-ка, идите сюда! Посмотрим, какие вы неизлечимые!

А Джориан Фицджеральд даже признавать свое открытие стесняется. И считать себя гением абсолютно не согласен. Рассказывали, что гномы хотели присвоить ему титул: «Спаситель Гномьего Рода», так он, бедняга, от их делегации чуть ли не по крышам удрал. Говорит, что он не открыл Хрустальный Эликсир, а всего лишь нашел в старых книгах, так и чего шум подымать? Читать нужно внимательно, господа хорошие!

Читать.

Ради этого тоже стоило сюда приехать. Все-таки лучшая библиотека — здесь. Нигде нет такого огромного собрания свитков и книг. Редчайших и поразительных свитков и книг. Даже странно, что Хрустальный Эликсир нашелся вовсе не здесь, не подвернулся самому Шарцу в его бытность студентом, старательно и страстно зарывавшемуся в эти драгоценные горы спящего разума.

Так ему тогда и казалось, что любая закрытая книга — это чей-то дремлющий разум. Стоит открыть ее, как она просыпается и начинает говорить с тобой. Так ему казалось тогда, так он считает и теперь.

«Способность читать — одна из самых невероятных милостей Господних!» — не раз говорил он своим ученикам.

Какое же неимоверное счастье — будить знания, снимая их с библиотечных полок и старательно укладывая их в библиотеку собственной памяти.

«Можно купить все книги мира, но они так и не станут твоими, достаточно хоть раз их прочитать и запомнить — и они твои навсегда!» — сказал как-то старенький марлецийский профессор.

Шарц часто повторял это своим ученикам. До сих пор повторяет.

Хорошо здесь. Даже замечательно.

Вот только домой хочется.

Соскучился.

Да и пора уже.

«Загляну завтра в гости к профессору Брессаку, устрою прощальный пир своим стипендиатам — и домой!» — решил Шарц и зевнул.

Снег.

Спать пора.

Аккуратно закрыл книгу. Погасил свечу. Разделся и лег.

* * *

Он уже почти заснул, когда дверь в его комнату слетела с петель от могучего удара.

— Доктор, одевайтесь!

Напряженный, испуганный голос.

Бывший петрийский лазутчик оказался на ногах, едва тяжелый удар гномьего кулака сорвал с петель хлипкую человеческую дверь. Шварцштайн Винтерхальтер принял боевую стойку, не раздумывая и не просыпаясь. А лучший олбарийский лекарь, сэр Хьюго Одделл, проснулся мигом, стоило ему разобрать сказанное.

«Доктор, просыпайтесь!» — означало бы, что дело плохо.

«Доктор, одевайтесь!» — значило, что дело хуже некуда. Грань между пациентом и смертью столь тонкая, что если врач не поторопится, то он просто не успеет протиснуться в узкую щель оставшейся жизни, не сможет заслонить больного от неизбежной гибели. Шарц почти ощутил, как быстро, как неотвратимо быстро сокращается тонкая светлая полоска… как наползает тьма.

А то, что за выбитой дверью переминались с ноги на ногу несколько его лучших учеников — и среди них ни одного первокурсника! — только усиливало тревогу.

— Бегом! — приказал Шарц.

Подхватил сумку с лекарскими инструментами, вдел ноги в сапоги и в одном исподнем вылетел из комнаты.

— Дорогу показывайте!

Вот так. И никаких «одевайтесь»! Делать ему нечего — одеваться. Лишь бы успеть. А соблюдение приличий — для тех, кому заняться нечем. Голый доктор, поспевший вовремя, предпочтительнее одевшегося, но опоздавшего.

— Живей шевелитесь! — рявкнул Шарц на своих провожатых, гномы наддали.