Девять унций смерти - Сергей Раткевич

Бег.

Бег наперегонки со смертью.

«Я знаю тебя. Ты приходила ко мне в тысячах разных обличьях. Я сражался с тобой всю свою жизнь. Я тебя не боюсь!»

Они успеют. Они просто не могут опоздать! Нет у них такого права!

Подморозило, и снег скрипит под ногами. Лунный свет искрится на снегу, протягивая длинные черные тени от домов и заборов. Тени подпрыгивают, приближаются скачками… только бы не споткнуться… тени рассекают твой бег и остаются за спиной, силясь вцепиться в твою собственную тень и все-таки промахиваясь.

— Еще быстрей!

Скрип снега переходит в истошный визг. Кажется, что под ногами кричит и взвизгивает лунный свет.

— Ртом не дышать! — рычит Шарц, заслышав чье-то тяжелое дыхание и чувствуя, что несмотря на быстрый бег начинает все-таки замерзать.

— Сюда! — кричит один из студентов, распахивая перед своим наставником тяжелую дверь.

Шарц бежит, и лунный свет скрипит под ногами.

Успеть.

* * *

— Спасибо, коллега… — бледными до синевы губами бормочет профессор Брессак.

— Скажите спасибо себе, профессор, — отзывается Шарц. — Именно вы научили меня тому, что я только что сделал. А еще лучше — помолчите. В вашем состоянии вредно много говорить.

— И об этом… тоже… сообщил вам я… — слабо улыбается профессор Брессак. — Ничего. Я буду спать.

— И это — самое лучшее, коллега, — ответно улыбается Шарц. — Спите. Я посижу с вами.

Очень многому научил его этот сухой энергичный человек с яркими черными глазами. Человек, назвать которого стариком язык не поворачивается. Да какой же он старик?! Легкая проседь едва коснулась его черных роскошных волос, не признающих никакой «профессорской» прически, его движения по-прежнему стремительны, полет мысли неудержим, а знает он столько… когда он начинает говорить — окружающий мир пропадает напрочь. Профессор истории медицины, всего лишь только истории, но кто бы знал, как много практических лекарских приемов Шарц позаимствовал не из наставлений его коллег, чьим долгом вроде бы и было оные знания начинающему студенту сообщить, а из невероятной памяти и опыта профессора Брессака!

— Ну как? — шепчет кто-то за его спиной. Тихо так шепчет. Едва-едва слышно.

— Обошлось, — отвечает Шарц столь же тихо.

Столпившиеся за его спиной гномы дружно, облегченно выдыхают.

«Они что, так и стояли, затаив дыхание?»

— Брысь, — шепотом говорит им Шарц. — Через пару часов кто-нибудь из вас меня сменит. Потом другой. Очередность дежурств… установите сами. Всем ясно?

— Конечно, наставник… — хором шепчут гномы.

— Вот и выполняйте.

Гномы исчезают, как тени.

Опять скрипит снег на улице.

Снег.

— Накиньте… мой халат, коллега, — вновь открыв глаза, шепчет профессор. — Не то… сами заболеете…

— Ш-ш-ш… — сердится Шарц. — Спать, я сказал! А то взрослый профессор, а ведет себя как маленький! Хуже студента, честное слово!

— Я сплю, — шепчет профессор. — Уже сплю… а вы наденьте… пока не заболели…

— Делать мне нечего — болеть, — ворчит Шарц. — Кто тут кого лечит, хотел бы я знать?

И все же накидывает профессорский халат: толстый, тяжелый, фиолетовый, весь в пятнах алхимических реактивов. Халат не сходится на груди, зато тянется по полу, как мантия.

— Отлично… — шепчет неугомонный профессор и наконец засыпает.

«Отлично, видите ли!»

Из-под кровати профессора вылезает его знаменитая на весь университет собака по кличке Эрмина. Собака, ради которой профессор носил в университет свою виолу, собака, которой он с таким воодушевлением и талантом играл в перерывах между лекциями. Ну, и студентам заодно послушать разрешалось. Шарц, например, очень любил эти невероятные концерты, равно как и самого чудака профессора.

— Ш-ш-ш, Эрмина… — шепчет Шарц. — Тихо. Хозяин заснул, нельзя его будить, понимаешь?

Собака смотрит в его глаза долгим жалобным взглядом и не издает ни звука. Тишина. Бархатная тишина, и весь мир ходит на цыпочках. Сквозь эту тишину к Шарцу подошла собака. Молча подошла, понюхала его руку, лизнула и легла на пол, уставив взгляд на уснувшего профессора.

— Господин доктор! — шепчет кто-то за спиной.

Шарц поворачивается на голос.

Заспанная, перепуганная служанка подает вино с пряностями.

«Вот и отлично! Вот и согреемся! А то и правда… как бы не заболеть».

В приоткрытую дверь просовывается садовник, за ним еще кто-то…

— Доктор! Ну как он там? — шепчут.

— Ничего, — отвечает Шарц. — Полежит и будет как новенький.

Посетители уходят на цыпочках, старательно создавая тишину, от излишней старательности они пару раз что-то роняют, но профессор не просыпается.

«Хорошо спит. Все обойдется».

Доктор сидит, прихлебывая подогретое вино, такой трогательный и нелепый в этом дурацком не по росту халате, что прикрывающая дверь служанка аж вздыхает с умилением. Профессорский халат отчего-то выглядит на докторе почти как королевская мантия, вот только не настоящая, а шутовская, клоунская, такая, которую, чтоб посмеяться, надевают. Но доктор не выглядит шутом, нет, он прекрасен, несмотря на свой рост и пробившуюся щетину, — он выглядит, как настоящий король, которому по ошибке подали шутовскую мантию, вот. Доктор сидит молча, уставясь в одну точку, служанке видно только его спину. Мало ли о чем он задумался? Его высокоученым мыслям лучше не мешать. Слава Богу, что все обошлось!

Прихлебывая вино, Шарц смотрит в спину уходящей смерти. Его губы кривит злая торжествующая улыбка: «Ну, что, не удалось тебе, да?! Не удалось, сволочь?!»

Уходящая смерть отражается в его яростных глазах. Хорошо, что никто не видит его в такие минуты.

* * *

Чуть слышно скрипнул оконный ставень, сдвигаясь сторону. Лунный свет выхватил на миг некое движение. Серое бесформенное нечто скользнуло в комнату и замерло, затаилось в тени.

В лунном свете четко обозначился стоящий посредь комнаты тяжелый дубовый стол и резная, богато украшенная шкатулка на нем.

Тишина.

Словно и нет здесь никого. Словно ничего и не случилось.

Молчание. Ночь. И только холодом тянет из открытого окна. Морозный воздух с лунным светом в него заглядывают.

Тишина.

Ничего здесь нет. Никого.

Пусто в одной из лучших комнат самой дорогой гостиницы в городе.

Пусто?

Чуть заметное движение… шорох…

Высокая фигура в длинном бесформенном плаще скользит к столу, замирает на миг, прислушиваясь… и откидывает крышку стоящей на столе шкатулки. Откидывает — и отшатывается в сторону, не сумев сдержать потрясенный возглас. Из шкатулки подымаются языки пламени.