Девять унций смерти - Сергей Раткевич

— Староват я уже на ярмарках плясать! — отрываясь от шахмат, заметил профессор.

— Староват! — фыркнула его жена и, обернувшись к Шарцу, добавила: — Этот старик трех молодых загонит!

— Ну что вы, мадам, — усмехнулся Шарц. — Какое — трех! Как его бывший студент, смею заверить — гораздо больше!

— Вам мат, профессор! — объявил студент-гном и, не сдержавшись, хихикнул.

Уже закрывая за собой калитку этого гостеприимного дома, Шарц вдруг ощутил смутное беспокойство.

«Что-то не так? Может, рано он позволил вставать профессору?»

«Да нет, — тут же оборвал он сам себя. — Это не беспокойство лекаря. Это… это какое-то другое беспокойство…»

Другое.

Шарц оглянулся по сторонам, и беспокойство тут же исчезло. Не улеглось постепенно, как это обычно бывает, а пропало, точно ножом отрезало. Или даже не ножом, а справным таким гномским скальпелем… в одно касание.

Так-так-так… очень интересное дело. Давненько с ним такого не случалось. Это не тревога за чью-то чужую жизнь, не ледяное дыхание смерти, которую нужно остановить во что бы то ни стало, это совсем другое.

И принадлежит эта тревога вовсе не олбарийскому лекарю сэру Хьюго Одделлу. Она гораздо старше. Единственный, кто имеет на нее законное право, — петрийский лазутчик Шварцштайн Винтерхальтер, «безбородый безумец» и «последняя надежда всех гномов Петрии».

И означать это подзабытое уже чувство может только одно — за ним минуту назад наблюдали. Следили. Не просто скользнули равнодушным взглядом, проходя мимо, не поглядели с праздным интересом, как на еще одну местную достопримечательность, не уставились от нечего делать, когда в общем-то все равно куда пялиться… Нет, все не то! Радостным взглядом узнавания это тоже не было.

Наблюдение. Слежка. Внимательная и аккуратная слежка. Они перестали тут же, едва заметили его беспокойство! А значит — мастера следили. Хотя… следи за ним настоящие мастера — это еще вопрос, почуял бы он что-то или нет? А значит, уровень этих неведомых соглядатаев не выше его собственного.

«Да полно! Кому я нужен?» — попытался сам себя образумить Шарц, а напряжение не отпускало.

«Была, была слежка! — бурчал лучший петрийский лазутчик Шварцштайн Винтерхальтер, тяжело ворочаясь на дне памяти олбарийского доктора. — Что, коротышка, опять я тебе понадобился?»

«Бред все это!» — пытался упорствовать олбарийский лекарь.

«Ага, как же, бред! — ехидно откликался лазутчик. — Ты, коротышка, совсем со своей медициной жиром заплыл, ни черта не видишь, не слышишь, а хуже того, знать ничего не хочешь, кроме своих пациентов! А за тобой наблюдали, вот! Только что наблюдали. И оч-чень недобрым взглядом, должен отметить, оч-чень… И что с того, что это длилось несколько мгновений? Чем меньше, тем хуже, коротышка… я надеюсь, ты еще не забыл это? Они нас видели, а мы их нет, понимаешь? У них есть какая-то информация, а мы ничего о них не знаем…»

Шарц припомнил времена, когда, шатаясь по темным ночным улицам Марлеции, он точно так же испытывал тревогу от пристальных взглядов в спину. Но тогда он боялся, что кто-нибудь все же опознает в нем гнома. Тогда его настораживал любой пристальный взгляд. Теперь же ему нет нужды прятаться, да и день сейчас, а не вечер.

«Ну, а если кто-то решит меня ограбить, то пусть попробует, я ему потом даже медицинскую помощь окажу!» — решил Шарц.

А напряжение не отпускало. Петрийский лазутчик упорно просился наружу, решительно отказываясь признавать себя «бывшим».

Шарц нарочно свернул в самый что ни на есть глухой переулок, почти надеясь, что его все-таки попробуют ограбить, и был страшно разочарован, когда этого не случилось.

Еще раз тревожное ощущение повторилось, когда он взялся за ручку собственной калитки.

«Как заколдовал кто эти злосчастные ручки!» — с досадой подумал Шарц.

«Много болтаете, „уважаемый коллега“, — съязвил петрийский лазутчик. — Посторонитесь, сэр Одделл, а то ваша задница пройти не дает!»

«Куда тебе еще пройти?!» — возмутился лекарь.

«Как куда?! Мне работать надо, а вы тут под ногами путаетесь, „последняя надежда всех кашляющих и сморкающихся“! Брысь!»

Шарц не стал озираться, чтоб не спугнуть неведомых наблюдателей. Он преспокойно вошел, запер калитку, открыл дверь, поднялся по лестнице наверх и вошел в свою комнату.

И все это время он чувствовал спиной ровный недобрый взгляд.

«Вот такие дела, сэр Одделл. И как вам это нравится?!»

«Даты, небось, сам все это подстроил!»

«Я?! Втайне от вас?! Коротышка, тебе подогретое вино в голову стукнуло, не иначе! Причем прямо вместе с кружкой стукнуло!»

«Будешь много болтать, я и тебя стукну! Выполняй свои обязанности, раз вылез!»

Сэр Хьюго Одделл весь день проработал со взятыми из библиотеки книгами. Шварцштайн Винтерхальтер ждал, обратив свою суть ко всему, что происходило вокруг. Уже за полночь олбарийский лекарь погасил, наконец, свечу и устроился спать. Петрийский лазутчик чутко вслушивался в тишину, сторожа окружающую ночь.

Впрочем, неизвестные наблюдатели так и не решились нанести ночной визит олбарийскому лекарю сэру Хьюго Одделлу. То ли почувствовали в нем насторожившегося, словно стальной капкан, петрийского лазутчика Шварцштайна Винтерхальтера, то ли у них и не было такой цели.

«Вот видишь! — хмуро буркнул с утра плохо выспавшийся сэр Хьюго своему двойнику-оппоненту. — Ничего и вовсе не было. А ты дергался! Сам не спал и мне толком не дал выспаться!»

«А я этой ночью ничего особого и не ждал, — ответил лазутчик. — Однако хорош бы я был, когда б дал перерезать тебе глотку!»

«Себе, безбородый придурок! Себе!» — поправил его Хьюго.

«Ну… себе-то я по-любому бы не дал!» — ухмыльнулся петрийский лазутчик.

«Ну, и что мы теперь делать станем?» — мысленно вздохнул олбарийский лекарь.

«В гости к профессору пойдем», — решительно ответил лазутчик.

«Вот прямо с утра?» — изумился лекарь.

«Да».

«А почему?»

«История должна продолжаться, если ты понимаешь, что я имею в виду, глупый докторишка!»

* * *

Такую книгу Шарц держал в руках впервые в жизни. Он так и сказал профессору Брессаку.

Цепкая тренированная память лазутчика пригодилась сначала марлецийскому студенту, а потом олбарийскому лекарю и ученому. Шарц с легкостью помнил все прочитанные им книги. Причем помнил не только те знания, что извлекал из них, а и саму книгу… шершавый холодок переплета, неповторимую тяжесть каждого фолианта в руках, совершенно особый для каждой книги шелест переворачиваемых страниц, запах, непередаваемый, ни на что не похожий запах страниц, переплета, каждый раз наособицу, каждый раз немного другой… да что там говорить, двух одинаковых книг просто не бывает в природе!