Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР. 1928-1941 - Франсуа-Ксавье Нерар

Более тщательный анализ этого потока писем подтверждает, что есть особенности, связанные с тем, откуда идут письма: существует городской и сельский ритмы написания писем. Минимум писем, написанных колхозниками и крестьянами-одиночками, приходится на разгар лета (август), а интенсивная фаза — на весну. Во время страды земледельцы заняты полностью, и у них нет времени даже подумать о том, чтобы кого-нибудь разоблачить или на кого-нибудь пожаловаться. Напротив, зимой и весной — время сбора налогов и период, когда надо дожить до нового урожая, — благоприятны для жалоб, в этот период усиливается социальная напряженность. Сравнивая этот поток с общим потоком писем, получаемых газетой, можно констатировать, что доля крестьянских писем выше в первой половине года и резко снижается во второй его половине.

Данные о Центральном бюро жалоб, которыми мы располагаем, подтверждают эти выводы. Колхозники, составлявшие более 37% населения в 1937 году, составляют лишь 7,5% направивших жалобу в Центральное бюро в 1936 году{748}. Рабочие также жалуются относительно реже (32% населения, 7% жалоб), чем служащие (13,6% населения). Эти данные, вероятно, объясняются степенью владения письменной речью (крестьяне в своем большинстве остаются малограмотными) и незнанием инструментов, которые имеются у них в распоряжении, в то время как городские служащие достаточно решительно берутся за перо. Цифры для Горьковской области примерно такого же порядка{749}. Рабочие жалуются мало: от 5% (1932) до 14% (1937) в то время как служащие обращаются в бюро жалоб чаще (приблизительно 20%). На уровне собственно города Горький{750} можно получить результаты с более тонкими различиями. Высокая концентрация рабочих объясняет их высокую долю среди авторов жалоб (41%). Другая широко представленная социальная категория — это служащие (27,5%).

Сигнал, таким образом, является оружием, широко используемым в советском обществе. Однако следует провести целый ряд различий — в зависимости от уровня, на который письмо направлялось. Уже описанные нами центральные фигуры, к которым шли обращения, и наиболее широко распространявшиеся газеты становятся адресатами самых широких кругов населения, безотносительно к преградам, которые создают неграмотность и недостаток образования. Похоже, что крестьяне охотнее обращаются в «свою» «Крестьянскую газету» или к «своему» представителю во власти, М.И. Калинину. Они пишут также всем, кто обладает особой аурой: Сталину или, на областном уровне, первому секретарю партии[257]. Если же спуститься вниз по административной лестнице или по уровню престижа, то представляется, что к сигналам прибегает менее многочисленная, но лучше устроенная часть советских людей: скорее горожане, чем сельские жители, скорее служащие, чем рабочие. В полной мере свою роль играют и культурный капитал, и уровень грамотности.

Тем не менее статистические данные, имеющиеся в нашем распоряжении, не очень дифференцированы. Что скрывают под собой такие термины как «рабочий», «крестьянин», или «служащий»? Лишь содержательный анализ самих писем-доносов позволяет лучше понять, кто же были эти разоблачители.

Авторы писем подчас описывают самих себя. Сведения, которые они в этом случае сообщают, не ограничиваются полом, социальной принадлежностью или указанием региона. Многие письма часто в изобилии содержат ценные факты, связанные с настоящим или с прошлым пишущего. Рассказывать о себе, как известно, было одним из традиционных упражнений любого большевика, от которого требовалось более или менее регулярно заполнять автобиографические анкеты, которые затем попадали в личные дела. Члены партии, а также ответственные сотрудники государственного аппарата должны были сообщать сведения о себе (прошлое, социальное происхождение, профессию, революционные заслуги, если таковые имелись), а также о своих близких. Автобиографические сведения и этапы жизненного пути являлись важнейшими моментами, на которые прежде всего обращали внимание во время чисток. Поэтому не следует удивляться сверх меры, что в наших письмах мы можем найти подробные автобиографические сведения.

Прежде чем начать их анализировать, необходимо уточнить, что работать с ними надо очень осторожно: как и ряд других, мы об этом еще будем говорить, автобиографические сведения являются частью стратегии убеждения, выстроенной автором сигнала. Их приводят, как правило, в начале или в конце письма. Понятно их назначение: речь идет о том, чтобы убедить читателя. Предосторожности методологического характера не должны, однако, стать препятствием для обсуждения этого ценного материала.

Попытка построить идеальный тип доносителя при помощи сведений, содержащихся в письмах, приводит нас к описанию советских людей, нашедших свое место при этом режиме. В обществе, которое провозглашает освобождение, пусть и относительное, женщин, остается все же во власти мужчин, именно эти последние составляют основную массу авторов сигналов: 68% из исследованного корпуса против 11% женщин и 8% коллективных писем[258].

То, что доносители сообщают о своем социальном происхождении, также свидетельствует о поддержке ими режима. Те, кто рассказывают о себе, стараются этим рассказом показать, что именно дала им советская власть. В этом смысле в письмах постоянно присутствует фигура отца, которая, похоже, является одним их наиболее эффективных средств дифференциации. Большинство авторов принадлежали к обездоленным при царском режиме социальным группам: рабочие, бедные крестьяне, батраки. Письма рассказывают своеобразную историю «золушек» на советский манер{751}, как, например, этот украинец, бывший председатель сельского совета, который начинает свое письмо словами:

«Я, Гражданин села Вендичан Могилев-Под р-на Винницкой области М. Степан Артемович, выходец из батрацкой семьи, отец мой умер в помещичьем коровнике…»{752}

Многие авторы (8%) выставляют на первый план свое несчастное детство:

«Я сын бедного лесоруба с. Виндрея Салазгорской вол. Б.-Демьянского уез. Пензенской губ. <…> До 13 лет воспитывается чужими щами, молоком и корками хлеба, ходил рваный и голодный»{753}.

Апелляция к прошлому служит в равной мере для того, чтобы дать импульс к нападению и для того, чтобы обосновать защиту. Автор, которого упрекают, что он преследовал сельского корреспондента, энергично протестует против этих обвинений и нападает на местные власти, мол, они — настоящий «гнойник». Его детство, как он считает, должно свести на нет любые порочащие его измышления: