Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

До той поры европейцев, живших у нас, я более или менее хорошо знал. Но теперь в семью вошла английская леди, совершенно мне незнакомая. Не помню, чтобы у нас возникали разногласия с молодоженами, но даже если миссис Полак и моя жена пережили какие-то неприятные моменты в процессе общении, они были ничуть не более серьезными, чем те, что бывают в самых благополучных однородных семьях. А важно помнить, что моя семья была неоднородной. В нее свободно допускались люди самых разных темпераментов. Но если подумать, различия между неоднородными и однородными семьями лишь кажущиеся. Мы все — одна единая семья.

В этой главе заодно отпразднуем и свадьбу мистера Уэста. В тот момент моей жизни суть брахмачарьи еще не полностью открылась мне, и потому я стремился женить всех своих друзей-холостяков. Когда Уэст отправился в Лаут, чтобы навестить родителей, я посоветовал ему вернуться по возможности уже женатым человеком. Поселение в Фениксе стало нашим общим домом, и, поскольку мы все должны были вскоре превратиться в фермеров, нас не пугали браки и их последствия. Уэст вернулся с миссис Уэст, красивой молодой леди из Лестера. Она происходила из семьи обувщика, работавшего на лестерской фабрике. Я назвал ее красивой, но прежде всего меня очаровала ее нравственность, ведь подлинная красота живет в чистом сердце. С мистером Уэстом приехала также и его теща. Пожилая дама еще жива. Одним только своим трудолюбием и веселым, приветливым нравом она превосходила любого из нас.

Подобно тому, как я уговаривал жениться своих европейских друзей, я убеждал и друзей-индийцев вызывать свои семьи с родины. Так поселение в Фениксе стало небольшой деревней. Туда приехало примерно полдюжины семейств, которые успешно обосновались на новом месте и постепенно начали разрастаться.

Мы уже видели, что, хотя расходы на содержание дома были по-прежнему велики, стремление к простоте возникло у меня еще в Дурбане. Дом в Йоханнесбурге был серьезно перестроен в соответствии с учением Рёскина.

Я упростил все настолько, насколько это было вообще возможно в жилище адвоката. Мы не могли, например, обходиться без некоторой мебели. Перемены были скорее внутренними, чем внешними. Мы сами выполняли всю физическую работу, и я приучил к этому детей.

Вместо того чтобы покупать хлеб в булочной, мы сами начали печь дома пресный хлеб из муки грубого помола по рецепту Куне. Фабричная мука для него не годилась, а смолотая вручную, по нашему мнению, была проще, полезнее и помогала экономить. Я купил ручную мельницу за семь фунтов. Ее железное колесо было слишком тяжелым для одного человека, но двое легко вращали его. Обычно с мельницей управлялись мы с Полаком и дети. Моя жена тоже иногда помогала, хотя время помола нередко совпадало с другими ее хлопотами на кухне. Миссис Полак присоединилась к нам после своего приезда. Детям было полезно вращать колесо. Ни эту, ни какую-либо другую работу никогда не приходилось им навязывать. Они развлекались, помогая взрослым, и всегда могли прекратить это занятие, как только утомлялись. Впрочем, дети, включая и тех, о ком я расскажу ниже, как правило, не подводили меня. Не то чтобы я не сталкивался с маленькими лентяями, но в большинстве случаев труд приносил детям радость. Помню лишь несколько случаев, когда они увиливали от работы или ссылались на усталость.

Мы наняли слугу, чтобы присматривать за порядком в доме. Он жил у нас на правах члена семьи, и дети часто помогали ему справляться с его обязанностями. Городской уборщик отвечал за вывоз нечистот по ночам, но мы самостоятельно прибирались в туалете вместо того, чтобы просить слугу или дожидаться, пока он сам возьмется за эту работу. Это было важным воспитательным моментом. В результате мои сыновья научились с уважением относиться к работе уборщика и поняли, как важно соблюдать правила санитарии. В нашем доме в Йоханнесбурге очень редко кто-то болел, а когда такое все же случалось, дети охотно ухаживали за больным. Не могу сказать, что я оставался совершенно равнодушен к их общему образованию, но уж точно без колебаний принес бы его в жертву. Моим сыновьям, получается, есть на что жаловаться. Время от времени они упоминают об этом, и я должен признать свою вину. Я даже пытался обучать их сам, но мне то и дело что-нибудь мешало. Поскольку же я не организовал для них частных уроков на дому, я ежедневно прогуливался с ними до конторы и обратно. Таким образом, мы проходили пешком около пяти миль. Это позволило поддерживать и меня, и их в хорошей физической форме. Разговаривая с ними, я старался рассказать им что-нибудь новое, но это мне удавалось только в том случае, если никто не отвлекал меня. Все мои сыновья, кроме старшего, Харилала, оставшегося в Индии, были воспитаны мною в Йоханнесбурге именно так. Если бы я только мог уделять один час в день их общему развитию, я бы дал им, как сам считаю, прекрасное образование. Но это, к их и моему сожалению, мне никак не удавалось. Старший сын часто откровенно высказывал недовольство по этому поводу и в частных беседах со мной, и даже в прессе, но остальные дети великодушно простили мою неудачу, посчитав ее неизбежной. Сам я не мучаюсь из-за этого и сожалею лишь о том, что из меня не получился идеальный отец. Смею утверждать, что пожертвовал их общим образованием во имя того, что считал — хотя, быть может, и ошибочно, — более важным. Речь идет о служении обществу. Я не был беспечен и делал все необходимое, чтобы выработать в них сильный характер. Это и есть, как мне кажется, священный долг каждого отца. Когда, несмотря на мои усилия, сыновья давали понять, что им чего-то не хватает, я все больше убеждался: причина не в отсутствии внимания с моей стороны, а в недостатках обоих родителей.

Дети наследуют не только физические черты родителей, но и характер. В дальнейшем важную роль будет играть окружение, в которое ребенок попадет, но первичный капитал, с которым он входит в жизнь, наследуется им от предков. Я ведь бывал свидетелем и того, как детям удавалось побороть дурную наследственность. Это происходило благодаря душевной чистоте, которая заложена в ребенке изначально.

Мы с Полаком часто горячо спорили о желательности или нежелательности английского образования для ребенка. Я всегда думал, что те индийские родители, которые с ранних лет приучают детей думать и говорить по-английски, предают и детей, и свою страну. Они лишают своих отпрысков духовного и социального наследия нации, делая их неспособными послужить родине. Думая так, я намеренно всегда разговаривал со своими детьми на гуджарати. Полаку это совершенно не нравилось. Он считал, что я гублю их будущее. Полак также считал, что, если дети с ранних лет изучают язык мира, которым является английский, они добьются значительного преимущества перед другими в жизненной гонке. Но переубедить меня ему не удалось. Не помню, сумел ли я убедить его в правильности моего подхода или он сам оставил споры, посчитав меня слишком упрямым. Это происходило примерно двадцать лет назад, но то мое убеждение, подтвержденное опытом, только окрепло. Хотя мои сыновья и пострадали от недостатка полноценного общего образования, знание родного языка, приобретенное ими естественным путем, пошло на пользу и им самим, и родине, где они не стали чужестранцами. Столь же непринужденно они овладели вторым языком, бегло говорят и уверенно пишут по-английски, общаясь с нашими многочисленными друзьями-англичанами. Важным было, конечно, и проживание в стране, в которой английский был основным языком общения.