Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

— Нет, — сказала она, выслушав меня. — Пожалуйста, увези меня отсюда как можно скорее.

Я был только рад этому. Не без волнения я принял решение забрать ее домой. Потом поставил в известность врача. Он в сердцах воскликнул:

— Какой же вы бессердечный человек! Вам нужно стыдиться того, что стали обсуждать с ней этот вопрос в ее нынешнем состоянии. Скажу больше: ваша жена сейчас слишком слаба, чтобы перевозить ее. Опасно даже малейшее движение. Не удивлюсь, если она умрет в дороге. Но если настаиваете, то будь по-вашему. Без возможности давать ей мясной бульон я не могу оставить ее у себя ни на один день.

Таким образом мы решили покинуть его дом сразу же. Шел мелкий дождь, а станция находилась достаточно далеко. Нам было необходимо доставить жену поездом из Дурбана на станцию «Феникс», откуда до поселения оставалось преодолеть по дороге еще две с половиной мили. Несомненно, я шел на очень большой риск, но доверился Богу и решил твердо держаться своего решения. Я отправил вперед посыльного в Феникс и попросил Уэста встретить нас на станции с гамаком, бутылкой горячего молока и горячей воды. Ему следовало привести с собой шестерых мужчин, дабы переносить Кастурбай в гамаке. Затем я нанял рикшу, чтобы он привез нас к ближайшему поезду, и положил жену в коляску, понимая, насколько хрупко ее состояние. Наконец, мы двинулись в путь.

Кастурбай не нуждалась в ободрении. Напротив, она сама пыталась успокоить меня и сказала:

— Со мной ничего плохого не случится. Не стоит так переживать.

От нее остались кожа да кости, поскольку она не получала нужного питания несколько дней. Платформа станции оказалась очень длинной. Рикша не мог попасть на нее, так что пришлось пройти какое-то расстояние пешком до поезда. Я перенес жену на руках и уложил ее в купе. От станции «Феникс» мы несли ее в гамаке, а в поселении она постепенно обрела силы благодаря сеансам гидропатического лечения.

Через два или три дня после нашего прибытия в Феникс к нам в гости зашел свами. Он услышал о том, как решительно мы отвергли советы врача, и посчитал своим долгом не просто выразить нам сочувствие, но и переубедить нас. Мои второй и третий сыновья, Манилал и Рамдас, насколько помню, были дома, когда появился свами. Он заявил, что религия не запрещает употреблять в пищу мясо, и принялся цитировать отрывки из «Ману». Мне совсем не понравились его речи, которые он произносил в присутствии моей жены, но из вежливости я терпеливо выслушал его. Я и сам хорошо знал стихи из «Манусмрити», однако они не могли повлиять на мое решение. Я также знал и о другом: некоторые религиозные школы полагают, что эти стихи были добавлены в текст «Манусмрити» позже, но даже если это было и не так, мои взгляды на вегетарианство сформировались независимо от религиозных писаний. Вера Кастурбай тоже оставалась непоколебимой. Священные тексты были ей недоступны, но она довольствовалась традиционной религией своих предков. Дети разделяли веру отца и не поверили свами. Но Кастурбай почти сразу положила конец дискуссии.

— Свамиджи, — сказала она, — что бы вы ни утверждали, я не желаю поправляться благодаря мясному бульону. Пожалуйста, прекратите беспокоить меня. Можете продолжать спорить с моим мужем и сыновьями, если вам угодно. Но я приняла окончательное решение.

Впервые я угодил за решетку в 1908 году и заметил, что некоторые обязательные правила для заключенных оказались совсем такими же, как те, которые добровольно соблюдает брахмачари, то есть человек, желающий воздерживаться. Таким, например, было правило о том, что последний прием пищи должен заканчиваться до захода солнца. Ни индийским, ни африканским заключенным не давали чая или кофе. Они могли по желанию добавлять соль в еду, но больше не получали ничего, что могло бы заметно улучшить вкус блюда, — например, специй. Когда я попросил тюремного врача давать нам порошок карри, а соль добавлять в пищу, пока она еще готовится, он сказал:

— Вы здесь не для того, чтобы вкусно есть. С точки зрения здоровья в карри нет необходимости, и нет никакой разницы, добавляется ли соль во время или после приготовления еды.

В конечном счете эти ограничения претерпели существенные изменения, хотя и не без сложностей, но оба оказались полезными для воздержания. Запреты, наложенные кем-то со стороны, редко бьют точно в цель, но, если человек ограничивает себя самостоятельно и добровольно, такие запреты подействуют на него благотворно. А потому сразу после освобождения я отказался от чая и взял себе за правило есть строго до заката. Теперь это оказалось несложно.

Случилось так, что мне пришлось сознательно отказаться от соли сразу на десять лет. В одной из книг по вегетарианству я прочитал, что соль не является необходимой частью еды и, напротив, бессолевая диета гораздо полезнее для здоровья. Я подумал, что на брахмачари она влияет положительно. Кроме того, я прочитал и понял, что те, кто слаб телом, должны избегать бобовых. А мне они очень нравились.

Затем у Кастурбай, здоровье которой едва начало улучшаться после операции, снова начались кровотечения, и недуг упорно не хотел отступать. Одна только гидропатия не помогала. Жена не слишком-то верила в мое лечение, хотя и не противилась ему. Впрочем, она не просила и помощи со стороны. А потому, когда все мои методы оказались бесполезными, я стал уговаривать ее отказаться от соли и бобов. Она не соглашалась, как я ни умолял ее, ссылаясь на авторитетных людей. В конце концов жена прямо заявила, что я и сам не отказался бы от этих продуктов, если бы кто-то посоветовал. Я был и уязвлен, и обрадован — обрадован потому, что мог показать ей всю силу своей любви. Я сказал ей:

— Ты ошибаешься. Если бы я постепенно слабел от болезни и врач посоветовал мне отказаться от этих или каких-либо других продуктов, я бы с пониманием подчинился. Но послушай! Без всяких рекомендаций медиков я прекращаю употреблять в пищу соль и бобы на год, и неважно, последуешь ты моему примеру или нет.

Она была заметно удивлена моими словами и воскликнула с глубоким сожалением:

— Пожалуйста, прости! Зная твой характер, я не должна была провоцировать тебя. Обещаю отказаться от этих продуктов, но и ты, ради всего святого, откажись от своего нового обета. Это слишком тяжело для меня.

— Тебе необходимо перестать есть соль и бобы. Уверен, что без них ты почувствуешь себя гораздо лучше. Что касается меня, то я не могу отказаться от принятого обета. Он наверняка будет полезен для меня, поскольку всякое ограничение, какой бы ни была его причина, приносит человеку пользу. Поэтому не проси ни о чем. Для меня это станет испытанием, а для тебя — моральной поддержкой.

И она перестала уговаривать меня.

— Ты слишком упрям. Никого не станешь даже слушать, — сказала она и нашла утешение в слезах.

Мне бы хотелось трактовать произошедшее как проявление сатьяграхи. Этот случай стал для меня одним из самых приятных воспоминаний.

После этого Кастурбай начала быстро поправляться. Стало ли ее выздоровление возможным благодаря бессолевой диете, отказу от бобов и другим последовательным изменениям в ее питании, или плоды принесло мое неустанное наблюдение за точным выполнением прочих жизненных правил, или, может, все дело было в духовном пробуждении, вызванном происшедшим (и если так, то до какой степени) — не знаю. Но она поправилась, кровотечения полностью прекратились, а я лишь закрепил свою репутацию хорошего знахаря.