Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Даже после того, как я посчитал, что окончательно устроился в Йоханнесбурге, у меня не получилось вести размеренный образ жизни. Как только я решил наслаждаться покоем, произошли совершенно неожиданные события. В газетах написали о «восстании» зулусов в Натале. Лично я не питал какой-либо ненависти к зулусам, которые никогда не причиняли вреда индийцам. Были у меня и сомнения относительно причин «восстания». Но тогда я верил, что Британская империя существует ради благополучия во всем мире. Искренняя преданность не позволяла мне желать зла империи. Справедливым или нет было это «восстание», мое решение оставалось непоколебимым. В Натале находились добровольческие силы обороны, которые продолжали вербовать мужчин в свои ряды. Я прочитал, что силы мобилизовались для подавления «восстания».

Я считал себя гражданином Наталя и был тесно связан с ним, а потому написал письмо губернатору, выражая готовность в случае необходимости организовать индийский санитарный корпус. Губернатор ответил немедленно и утвердительно.

Я не ожидал столь быстрого ответа. К счастью, я подготовился еще до того, как написал письмо. Если мое предложение примут, решил я, мне придется покинуть дом в Йоханнесбурге. Полаку нужно будет подобрать себе более скромное жилище, а жена отправится в Феникс. Я заручился ее согласием. Не помню ни одного случая, когда бы она не поддержала меня в таких делах. Итак, получив ответ от губернатора, я предупредил домовладельца о том, что через месяц покину дом. Часть вещей я отправил в Феникс, а что-то оставил у Полака.

Затем я отправился в Дурбан и там обратился к людям. Слишком много добровольцев не требовалось. Мы сформировали отряд из двадцати четырех человек, среди которых, кроме меня, еще четверо были гуджаратцами. Остальные в основном были бывшими законтрактованными рабочими из Южной Индии, а один — свободным патаном.

Чтобы обозначить мой статус и облегчить нашу работу, главный врач в соответствии с действовавшей конвенцией временно назначил меня сержант-майором, трех выбранных мной помощников назначили сержантами, а еще одного — капралом. Правительство также выдало нам мундиры. Наш санитарный корпус состоял на действительной службе почти шесть недель. По прибытии на место я не увидел ничего, что можно было бы назвать «восстанием». Не было никакого сколько-нибудь существенного сопротивления. Вождь зулусов лишь призвал свой народ не платить новый налог, которым его обложили, и пригрозил копьем сержанту, приехавшему для сбора этого налога, поэтому инцидент окрестили «восстанием». Теперь мои симпатии были на стороне зулусов, и я обрадовался, когда в штабе мне сообщили, что нам будет нужно выхаживать раненых зулусов. Офицер медицинской службы приветливо встретил нас. Он пояснил, что белые не желали возиться с зулусами, раны которых начинали гноиться, и он с ума сходил, не зная, как поступить. Нашу работу он посчитал благословением для этих ни в чем не повинных людей, снабдил нас перевязочными материалами, обеззараживающими составами и прочим, а потом отвел в импровизированный госпиталь. При виде нас зулусы приободрились. Однако белые солдаты, стоявшие за ограждением, что отделяло нас от них, пытались убедить нас не помогать раненым. А когда мы не подчинились, пришли в ярость и стали бранить зулусов.

Постепенно я установил контакт с этими солдатами, и они перестали нам мешать. Среди командиров были полковник Спаркс и полковник Уайли, которые были моими недоброжелателями в 1896 году. Их удивил мой нынешний подход к делу, они пришли ко мне и поблагодарили. Затем меня представили генералу Маккензи. Пусть только читатель не думает, что речь идет о профессиональных военных. Полковник Уайли был известным в Дурбане адвокатом, а полковник Спаркс — столь же известным дурбанским владельцем мясной лавки. Генерал Маккензи был богатым фермером в Натале. Все эти джентльмены записались в добровольцы, прошли военное обучение и приобрели некоторый опыт.

Зулусы, о которых нам нужно было позаботиться, не были ранены в боях. Часть из них арестовали по подозрению в чем-либо. Генерал приговорил их к жестокой порке. Плети оставили на их телах глубокие отметины, а поскольку несчастными никто не занимался, появились нагноения. Остальные зулусы вообще считались сторонниками англичан. Но хотя им выдали особые значки, чтобы отличать от «врагов», солдаты стреляли в них по ошибке.

Я не только присматривал за зулусами, но и готовил и раздавал лекарства белым солдатам. Это было достаточно легко, поскольку, если читатель помнит, я целый год проработал в маленькой больнице доктора Бута. Вот так я вновь поневоле стал близко общаться со многими европейцами.

Наш корпус был приписан к подвижной колонне. Нам отдавали приказ немедленно выдвигаться туда, где возникала опасность. Сопровождали мы в основном конную пехоту. Когда мы перемещались куда-либо, приходилось идти за колонной пешком, неся на плечах носилки. Два или три раза мы покрывали по сорок миль в день. Но куда бы мы ни направлялись, я всегда был только благодарен за богоугодное служение. Мы несли на себе случайно раненных друзей-зулусов и заботились о них, точно сиделки.

«Восстание» зулусов стало для меня совершенно новым опытом и заставило о многом задуматься. Даже конфликт с бурами не показал мне так живо ужасы войны, как этот мнимый «бунт». Это была и не война вовсе, а настоящая охота на людей. Причем так думал не только я. Мое мнение разделяли многие англичане, с которыми мне доводилось беседовать. Слышать каждое утро, как солдатские ружья издают звуки, подобные взрывам хлопушек, в хижинах ни в чем не повинных людей и жить в состоянии постоянного напряжения было поистине мучительно. Но приходилось глотать эти горькие пилюли. Спасало то, что работа нашего санитарного корпуса состояла главным образом в заботе о раненых зулусах. Я понимал, что никто, кроме нас, о них не позаботится. Вот почему эта работа стала большим утешением.

Но задумываться заставляло и многое другое. Мы находились в малонаселенной части страны. На большом расстоянии друг от друга среди холмов были разбросаны примитивные краали[97] «нецивилизованных» зулусов, как их называли. Шагая с ранеными на носилках или без них по этим торжественным пустынным местам, я часто погружался в размышления.

А размышлял я о брахмачарье и ее последствиях, и уверенность моя все росла. Мы обсуждали эту тему в кругу моих товарищей. Я еще не понимал тогда, что брахмачарья необходима для того, кто жаждет самореализации, но уже сознавал, что тот, кто искренне стремится служить человечеству, не может обойтись без нее. Я понял, что мне следует искать все новые и новые возможности служения людям, а добиться своей цели, ограничившись лишь радостями семейной жизни, рождением детей и их воспитанием, нельзя.

Одним словом, я не мог жить, руководствуясь одновременно желаниями плоти и желаниями духа. Взять, к примеру, нынешнюю ситуацию. Я бы ни за что не бросился в самую гущу бойни, если бы жена ждала ребенка. Без соблюдения брахмачарьи служение семье стало бы несовместимо со служением обществу. Благодаря брахмачарье они оказывались прекрасно совместимыми.