Вредина для мажора - Алекс Коваль

Оба хороши.

В кабинете виснет тишина. Мне определенно после этого разговора есть над чем подумать. Да и Гаю, похоже, тоже. Зря мы все наивно думаем, что предки ждут не дождутся того момента, когда мы все “выпорхнем из гнезда” и отправимся во взрослую жизнь, покорять свои жизненные вершины. Для них это не счастье. Для них это опустевший дом и приезд детей раз в полгода да по праздникам. А если еще подумать, что мы с Леттой улетим в Испанию… дерьмово это все, в общем.

Сердце щемит.

—Я тебя понял, крестный.

—Я не хочу учить тебя жизни, Макс. Просто хочу, чтобы ты понял: отец и мать — люди, ближе которых у тебя будут только твои дети,— по-отечески сжимает плечо Гай.

—Как только будет возможность, я поговорю с… — но договорить мне не дает неожиданный и осторожный стук в дверь.

Я оборачиваюсь, в проеме показывается Летта. Выглядывает из-за двери. Щеки красные, вся взлохмаченная, и взгляд, какой-то обеспокоенный, бегает с меня на отца и обратно.

—Вы уже все?— вежливо интересуется вредина.

Мы с Гаем переглядываемся, он тоже явно заметил внешний вид дочери, но и бровью не повел. Только спросил:

—У вас там все в порядке?

—Эм… да. Все хорошо. Только вот…

—Что?— делаю я шаг вперед, приоткрывая дверь, и буквально затаскиваю, потянув за руку, девчонку в кабинет.— Летт, что случилось?

—Помощь твоя нужна. Там в… подсобке.

—Что?— морщится Гай, рванув вперед. Но Летта не дает ему пройти, преграждая путь и буквально загораживая проход.

—Нет, пап, там Макс нужен.

—Виолетта, что происходит?! Мама где?

—В… в подсобке.

—С чем вам там нужна помощь?— упирает руки в бока крестный.— Может, пустишь?

—Не пущу!— смотрит на родителя снизу вверх воинственно настроенная кнопка и с места двигаться не собирается.— Там… там надо ящик с верхней полки помочь достать,— улыбается девчонка мне, а я по глазам вижу, она точно что-то задумала. Правильно сказал Гай: врать она у нас не умеет от слова совсем.

—И сделать это должен я?— переспрашиваю, хмуря брови.

—Угу,— кивает Летта, одаривая меня очаровательно-хитрой улыбкой.

—Ладно… — тяну, гадая, что происходит.— Я посмотрю,— говорю и обхожу отца и дочь стороной. За спиной слышу протест крестного, но Летта твердо намерена стоять на своем и из кабинета отца не выпускает, что-то быстро объясняя и понижая голос до шепота.

Ничего не пойму.

Пока топаю до той самой подсобки, что Гаевские используют как кладовку, закатываю рукава рубашки и гадаю, что меня там ждет. Одна догадка краше другой. А подойдя к приоткрытой двери, увидел в подсобном помещении свет.

—Кати?— позвал, но ответа не услышал. Пожал плечами и, толкнув дверь, пошел вниз по ступенькам, совершенно не заподозрив, что что-то тут не так. Оказавшись в просторном светлом помещении с кучей полок, заставленных банками-склянками, оглянулся, но хозяйки дома тут не было. Зато я отчетливо услышал ее голос сверху, у двери в кладовую. А еще неожиданно, но голос отца, который удивленно спрашивает:

—Что за срочность-то такая, девушки?

И судя по ответному ворчанию, нетерпеливый голос матери.

Честно, я растерялся. Стоя прямо посреди небольшой комнатушки без окон с единственной дверью и гадая, что тут происходит, не сразу сообразил, что отец спустился в кладовую.

—Макс?— говорит папа, вопросительно заламывая бровь.— Что ты тут делаешь?

—На самом деле у меня к тебе тот же вопрос.

И пока мы с отцом молча переглядываемся, слышим хлопок.

Оборачиваемся в сторону двери — щелчок замка.

—Что за…?— смотрит на меня батя, поднявшись по ступенькам и дергая ручку двери, но та, что неудивительно, не поддается.— Что тут происходит?— снова взгляд на меня, а я только и могу, что развести руками и мысленно пообещать себе, что обязательно устрою мелкой за такой “благородный жест” хорошую пропесочку.

Потому что нас в этой кладовой двоих попросту… заперли!

И я ни секунды не сомневаюсь, что это была идея мелкой хитрой вредины.

Летта-Летта, так потом за этот финт наподдаю, что задница еще неделю будет гореть!

—Это что за шутки такие?— говорит отец, стуча в дверь, но с той стороны тишина.

—Бесполезно,— усмехаюсь я, ероша пятерней волосы, и прохаживаюсь вдоль полок, пробегая невидящим взглядом по их бесчисленному содержимому.— Они решили нас таким образом помирить, бать. И пока мы не поговорим, очевидно, отсюда не выйдем,— говорю и смотрю на отца, который недовольно поджимает губы, но бросает попытки открыть дверь. Спускается с лестницы ко мне и, заложив руки в карманы брюк, останавливается напротив.

Упрямые. Сколько раз я это слышал, но если оно так и есть? Ни один из нас не хочет идти на попятную и делать первый шаг. Обидно. Все еще с… обидно, но Гай прав. Долго в своих обидах копошась, рискуем упустить момент.

И только я открываю рот, чтобы начать свою “извинительную речь”, как отец говорит:

—Почему вы ничего не сказали нам?— и нет, я не слышу недовольства в голосе. Только тяжелый вздох и смирение. Да и взгляд не так режет, как в день ссоры.— Почему вы оба промолчали о случившемся, Макс? Ладно Летта, молоденькая и глупенькая, но ты-то!

Так, не понял, какого черта вообще происходит?

—О чем ты говоришь?

—О том, что произошло на вечеринке. Почему ты не сказал, что ты приехал из-за Виолетты? И почему вы оба, дети, промолчали о случившемся? Макс, это не шутки! Это могло закончиться очень и очень плачевно!— прорезается недовольство в голосе родителя.

—Откуда ты знаешь?— заламываю бровь удивленно, но отец смотрит так, что мне и ответа не надо.— Виолетта, она рассказала, да?— ухмыляюсь, качая головой.— Мелкая… коза!

—Не коза, Макс. Она поступила разумно, тогда как ты повел себя, как ребенок.

—Ну вот, началось!— фыркнул я, усаживаясь на ступеньки.— Давай. Я готов в очередной раз выслушать, какой я у тебя ужасный и несообразительный. Глупый, и вообще все пороки мира сошлись во мне. Давай, пап!— выдаю как на духу, смотря на родителя снизу вверх. Прожигая недовольным взглядом.

Артем Стельмах сжимает челюсти, поигрывая желваками, но не торопится что-либо говорить. Молчит. По взгляду потемневших от негодования глаз вижу, борется с собой и молчит. В конце концов тоже садится рядом со мной, упирая локти в колени и сжимая руки в замок так, что костяшки пальцев побелели.

—Макс, я ради тебя стараюсь!— выдает мгновения спустя в сердцах батя.— Я никогда не считал, что ты ужасный сын, если тебе это интересно.

—Тогда почему ни разу этого не сказал? Я как догадаться должен был, что все твои нравоучения и упреки — это ради меня, а?— сочатся неприкрытым сарказмом мои слова.