Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Ведёрко с краской он поставил на стол. На краску тяжело было смотреть. ЖЁЛТАЯ, КАК ЛУНА НА ЯМАЙКЕ. Ослепительная, как краска дорожных знаков, — даже при слабом освещении нельзя было не жмуриться.

Вдруг нечаянно Билли ведёрко опрокинул. Жёлтая жижа кетчупом растеклась по столу и тягуче закапала на пол, собираясь в большие лужи.

— Билли Бауэрс, как ты мог? — сказал я.

— Ха… — хрюкнул Билли.

— Посмотри, что ты, тупица, наделал! — буркнул Цейс.

— Ах, это… — опять хрюкнул Билли.

— Ты выкрасил дубовый стол Бум-Бума в лунно-жёлтый цвет, — воскликнул я, тыча в него осуждающим перстом. — Не стыдно?

— Во, блин… — хмыкнул Билли, — думаю, нет.

— Облажался ты, а моей жопе отдуваться вместе с твоей, Бауэрс, — загундел Цейс, с кистью наперевес наступая на Билли.

— Вот-вот, и майор Бум-Бум больше не будет нас любить, — добавил я.

— Неужели? Простите, ребята.

Билли снова хмыкнул, посмотрел на стол и поддел ботинком ведёрко. Оно откатилось, гремя, на край стола.

— Прекрасные полоски, СЭР! — гаркнул он, энергично салютуя в пустоту.

Подняв ведро, он перевернул его — остатки краски шмякнулись на стол толстыми плюхами — и истерично заревел, изображая майора, если б тот вдруг появился в дверях.

— А, чтоб вас, ребята, — рычал он на низкой ноте, — кажется, вы заляпали краской весь мой замечательный новенький стол. Не могли бы вы почистить его для меня?

— Билли… — сказал я, — как ты можешь передразнивать и высмеивать нашего бесстрашного командира?

Билли выронил ведёрко и так заржал, что сел на стол. И без всякого перехода перданул…

— ВА-РУМ!

И ещё раз.

— ВА-РУМ, ВА-РУМ, ВА-РУМ…

Это он умел — фейерверк в честь Дня независимости. Свалившись со стола, чуть не плача, он катался по полу и хватался за живот. И снова взорвал воздух, бзданув влажно, по-медвежьи.

— Топай домой, меняй бельё, Билли…жидковато получилось.

— Знаю, знаю… — задыхался Билли. И — треснул, выстрелил, взорвался в третий раз.

— Билли, — чертыхнулся Цейс, — хватит значит хватит! Ты гремишь громче, чем рог Гавриила. Хочешь разбудить сержанта Харкинса? Ты же знаешь, как тяжело он работает и как много ему нужно спать. Простому старому армейскому сержанту…

— О, чёрт подери, парни…

— Ага, да ты обосрался, — сказал я.

— Знаю, знаю.

— Господи, что за вонь, — сказал Цейс. — Косоглазые тётки больше не будут стирать тебе бельё.

— Да я не ношу белья.

— Ты ко всему прочему дикарь, Билли, — сказал я, — а ещё южанин.

— Вот ведь, бля…

Билли ещё разок нарезал лимбургского сырка и почти бился в конвульсиях, задыхаясь и синея от смеха.

Неужели это Билли. Я отошёл в сторону и закрыл лицо руками.

Это был самый яркий и кошмарный жёлтый цвет, который я когда-либо видел. Только дальтоник мог выбрать его. Жуть. И сейчас этот цвет был повсюду. На стенах, на потолке, на полу, на столе. Глаза лезли на лоб.

— Билли, — покачал я головой, — такой жёлтой краской ловцы лангустов штата Мэн могли бы красить свои буи, чтоб издалека было заметно. Индейцы могли бы использовать как боевую раскраску…

— Может, приглушить её белой? — предложил Билли.

— У нас нет белой краски, Билли, — сказал я.

Краска стала подсыхать, и получилось ещё хуже. Ещё ярче. Невыносимей. Краска почти светилась. Майор наверняка расстроится дальше некуда или вовсе спятит. Если он выбирал краску по каталогу, то будет кусать локти. Каталоги вечно врут.

Чтобы быть последовательными, мы решили выкрасить жёлтым весь кабинет. Для большего однообразия. Сержант Харкинс не просто дремал. Он был во второй стадии. В полной отключке. Макарониной соскользнув со стула, пузом кверху он валялся на полу в луже жёлтой краски, храпел, причмокивал и, хитро ухмыляясь, отмахивался от мух.

— О-о-о…ещё разок…как хорошо-о-о-о!

— Смотри, Билли, Харкинсу снится эротический сон…

— Вижу, и прямо на майорском полу…

— Ну разве не славно…

— Мирно так себе лежит, как ребёнок…

— Обдолбился…

— Стойкий, пухлый, упакованный…

— Эй, давайте поставим ему клизму с краской!

— Что ж, давай. Представляю, как он сидит на толчке и давит из жопы жёлтую пасту! В той же уборной, где любит сиживать майор Бум-Бум.

Харкинс блаженно и мирно спал.

Мы отошли назад полюбоваться на работу и опять принялись наводить глянец: раскрасили металлическую картотеку Бум-Бума, портрет его жены в дорогой рамке, окна кабинета, фотографию любимой семью на стене, кожаное кресло и даже чёртову лампочку под потолком.

И вот повсюду — желтизна. Мы вымотались. Работа окончена. Мы уселись на пол, открыли пиво и восхитились делом рук своих.

Где-то в три ночи Харкинс вышел из ступора, кое-как поднялся на ноги, открыл банку пива, протёр глаза, улыбнулся и, делая огромный глоток, пристальней оглядел кабинет — чуть не захлебнулся и взорвался, как осколочная мина.

— МАТЬ ВАШУ РАЗЭТАК! РЕБЯТА, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

— Поздно, инструктор. Работа сделана, — сиял Билли.

— ДА НАС ВСЕХ ПОД ТРИБУНАЛ! Я СТАР ДЛЯ ЭТОГО ДЕРЬМА! Я 24 ГОДА В АРМИИ…БЕЗУПРЕЧНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ. Я ВЕДЬ ХОРОШИЙ СОЛДАТ. ДОСЛУЖИЛСЯ ДО МАСТЕР-СЕРЖАНТА. И ВСЁ КОТУ ПОД ХВОСТ! ВЫ, РЕБЯТА, ВСЁ ИСПОРТИЛИ! ВЫ РАЗРУШИЛИ ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ, ЧЁРТ ВАС ВОЗЬМИ! — он орал, метался и расплёскивал пиво. — ДАВАЙТЕ…НАДО ОТЧИСТИТЬ ЭТУ КРАСКУ, ПОКА МАЙОР ГАНН НЕ ВЕРНУЛСЯ!

— Как бы не так, — усмехнулся Билли.

Мы присели и стали думать, прихлёбывали пиво и раскидывали мозгами, надеясь на быстрое решение.

— Вам никогда не хотелось перебраться в Тибет, сержант? Говорят, весной там хорошо … — сказал Билли.

— Да, сардж, — добавил я, — это, конечно, не подсолнухи Ван Гога, но это напоминает мне кисть Уистлера. Если б мы, к примеру, назвали это «Жёлтое на жёлтом», тогда, может быть, это понравилось бы майору, и, возможно, он разглядел бы в этом произведение искусства, хотя он, правда, не шибко-то образован…

— Ты полагаешь, нас за это повысят в звании?

— Скорее наоборот.

— Нас с Билли нельзя разжаловать. Мы и так рядовые. Хотя нет, можно ещё чуток понизить в звании. Сделав из нас вторых лейтенантов.

— Может, Бум-Бум не заметит.

— Чёрта с два…

— Давайте, ребята, серьёзнее…у нас большая проблема, — булькал Харкинс, ошеломлённо и глупо сидя в краске на полу и глядя на нас.