Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Я рассмеялся ей в лицо. Сказал, что ей нужен хороший электроинструмент. Вибратор. Я сказал, что она меня больше не возбуждает, что все годы, проведённые вместе, она разбивала мои надежды, что я не забыл, как мне приходилось страдать от боли в яйцах после свидания с ней и как я дрочил под одеялом для облегчения, чтобы можно было стоять и ходить прямо, по-человечески, а не как горбатый бабуин.

Это расплата, детка, и пусть это всего лишь сон!

* * *

Потом я подумал о коровище в 200 фунтов, с которой я валандался в отпуске и от которой несло, как от потного старого носка.

— Ты не самый клёвый любовник, — сказала она мне.

— Я скажу тебе кое-что, Большая Берта. Ты такая толстая, что я не могу найти твою манду. Трахаться в дырку в каком-нибудь заборе — и то было б лучше. И если я когда-нибудь ещё вставлю свой член в твою щель, то привяжу к своей жопе бревно, чтобы, а-а-а, не бери в голову…

— Но ты почти заставил меня кончить.

— Хм, спасибо. Я запомню. Это всегда будет при мне. Я скатаю память о тебе в горошину и положу в своё сердце, и она будет со мной повсюду. Так что вали по своим делам, Большая Берта…

Чего я всегда путаюсь с такими девками?

Так вот обстояли дела дома. Идёшь в бар, пьёшь пиво, кидаешь монетки в музыкальный автомат и слушаешь песенки «бедный я, несчастный», и к тебе клеятся какая-нибудь уродины; чуть погодя они уже кажутся краше, а к самому закрытию, когда глаза собираются в кучку и ты пускаешь пузыри от выпитого, они все — красавицы со страниц «Плейбоя»…

Блядские игрища.

В мире секса паучихи — «чёрные вдовы» — пожирают своих самцов. Пчелиные матки кромсают своих любовников-трутней. Самка богомола откусывает голову своему старику после того, как он её отдерёт. А человеческим сучкам нравится, когда озабоченные мерины в штанах без счёта попадают в их ароматные силки, и тогда они сами предлагают в обмен свои надушенные мерлушки…

— Никаких амуров сегодня, Фред, пока ты не пострижёшь траву и не высадишь тюльпаны.

— Гррр, мне не хочется…

— Очень жаль, дорогой. Тогда, значит, ты вытянул несчастливый билет.

— Это нечестно, Тельма.

— Нечестно? Иди дрочи, накачивай свою колбасу. Подумаешь!

* * *

Как-то вечером, через несколько дней после возвращения с Нагорья, мы с Билли Бауэрсом собрались прошвырнуться за ворота. Мы накурились «камбоджийской травки», на небе светила луна, круглая и толстая, и нам показалось, что опять настала пора охоты на тёток, чтоб сотворить им какую-нибудь пакость вместо любви…

Другая луна, другая тётка.

— Скажи, Билли, мой мальчик, хорош ли ты в постели?

— Кончно, джи-ай. Такая мелочь: да я расшевелю любую бабу.

— И тебе нравятся тугие письки?

— Ну, всё зависит от ситуации…

— Я знаю здесь поблизости одну горячую куколку, у которой дырочка не больше вишенки. Любишь целок?

— О да, обожаю.

— А, может, тебе нравятся широкие мандищи, чтоб яйца в них болтались, как пара галош? Билли, я знаю бабу с такой огромной дыркой, что сунь туда голову, спой йодль — и услышишь эхо. Знаю, тебе нравится минет, друг, так вот есть ещё одна камбоджийская цыпка, которая так заглотит твоего петушка, что шерсть на жопе дыбом встанет, — вот уж точно, бля! Губастую малышку на твою шишку — что ты об этом скажешь, Билли?

— Ну, ёптать, звучит заманчиво…

— Или ты, кореш, космический исследователь? И тебе нравится жрать их сырыми, как гребешков и устриц? Так есть же у меня толстуха! Её манда на вкус такая сладкая, как мамкин персиковый морс, ей-богу, не брехня…

— О, ты мне нравишься, джи-ай!

Мы брели от борделя к борделю, требовали показать «товар» лицом, и девки не отказывали. Ведь раздевающие взгляды и изучающие шлепки — это часть игры.

Одним задирали блузки и щупали грудь, другим снимали трусы, пока не надоело.

— Может, ты хочешь трахнуться вон с той шмарой, Билли? Бьюсь об заклад, ей нравится сосать большие члены, взгляни-ка на её губы…

— Да у неё триппер, по глазам видать, — хмыкает Бауэрс.

— Чудный диагноз ты ей поставил, Билли. Зря ты не врач.

— М-да…слишком узкая, солнышко, ты не сможешь принять американца, — говорит Бауэрс, сунув средний палец в манду чувихи, словно какой-нибудь бригадный генерал, проверяющий во время полного смотра ствол винтовки на предмет грязи.

— Откуда ты, прелесть моя? Из Дананга? Никогда не слыхал о таком.

— У тебя на лобке мало растительности, красотка, извини, но ты там лысая, как бильярдный шар. А я люблю мохнашек. Наверное, тебе следует записаться в клуб волосатых…

— Милое личико, а вот сиськи слишком маленькие. Си-си, да, си-си маленькие! Как мне с ними забавляться восемь часов?

Мы смотрели на девок с «улицы 100 пиастров» как на безликие приёмники семени, существовавшие только для снятия полового напряжения. Это не имело ничего общего с сексом. Это было больше сродни страху, власти, принуждению и опасности.

Наконец, нам понравились две девчонки, и мы сторговались с мамасан, которая могла быть такой же упёртой, как какой-нибудь косноязычный председатель совета директоров на родине.

Ещё одна девка, ещё один скальп…

Да, мы достаточно накачали этих сучек семенем, чтоб сотворить ещё один Вьетнам. Чёрт бы их побрал!

Я спросил имя у молоденькой девчонки, за которую заплатил.

— Ко Май, — сказала она.

— Сколько тебе лет, Ко Май?

— Я шестнадцать…

Я наблюдал, как она разделась, прыгнула в постель и, приглашая, широко раскинула ноги, словно двери салуна.

— Хочешь трахнуть меня? — спросила она.

— Да, да, подожди минутку, дорогая…

Вдруг меня захлестнула ненависть к ней. И к себе — за то, что я собирался сделать.

Девчонка покачала грудями — «поймай маня и трахни» — потом хлопнула себя по животу, груди её выпятились, и она спросила, не желаю ли я взять её сзади, как азиатский медведь.

— Не сейчас, крошка. Просто перевернись и дай мне посмотреть на тебя.

Она перевернулась.

— Господи, да это стрёмная сука, — крикнул я в соседнюю комнатушку. — Хорошие сиськи, без всякого сомнения, славная маленькая попка, но у неё вагинальные выделения с запахом. О Боже, её киска воняет, как мешок, полный дохлых скунсов!

— Во Вьетнаме всё дурно пахнет, Брэд…

— Да, ты прав.

Я покажу этой шлюшке вот этой елдой, что значит презрение. И я вставил ей по-миссионерски, без прелюдий.