Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

— Грёбаное офицерьё! Почему вся радость от войны только им, — ворчал он.

«Твоя дочь достаточно взрослая, чтобы делать то, что ей нравится…ей нравится блудить, она обожает это делать…она родилась на свет, чтобы блудить, и…если не хочешь, чтобы тебя саму выблудили, то самое лучшее — это позволить ей делать то, что она хочет».

— Маркиз де Сад, французский писатель, «Любомудрие в будуаре»

После смерти Сейлора меня стало раздражать всё вокруг. Иногда я размышлял о войне — и меня захлёстывало всеподавляющее чувство обречённости. Тогда я ненавидел всех и вся, и себя в особенности.

Если б я только мог выскочить из своей шкуры и умчаться прочь от всего, что мучило меня во Вьетнаме, включая погоду…

Я бы так и сделал.

Со мной стали случаться приступы депрессии и бессмысленные вспышки ярости — просто на пустом месте. Мной овладела страшная усталость, и такие простые утренние задачи, как бритьё, чистка зубов, причёсывание и завязывание шнурков на ботинках стали почти невыполнимыми.

Я словно окоченел и окаменел. Я совсем был неспособен вытянуть себя из чёрной меланхолии. Меня мучила сайгонская тоска — душевная болезнь, тяжелейшая, гнуснейшая и подлейшая хандра.

Общая беда, жара, скука тыловой службы и масса свободного времени, когда в голову лезут разные мысли и охватывает жалость к себе, и явились, наверное, её причиной. Ведь Вьетнамская война превратилась в одну гигантскую кучу говна — повсюду, где только можно представить. Иногда я терял голову уже после нескольких рюмок; чаще всего это случалось в районе красных фонарей.

Как будто я пытался излить всю злость и ярость — эту поднятую войной муть — на первую попавшуюся продажную девку. А она этого вовсе не заслуживала.

Я винил её не только за войну, но и за своё отношение к войне. Нельзя было просто так дать пинка генералу, не загремев в каталажку. Но то же самое можно было проделать с самым незначительным игроком в этой войне — с какой-нибудь задрипанной давалкой, которая лишь пыталась выжить, как все.

Легче лёгкого. Как пнуть любимого пса, вернувшись с работы после скверного дня. В один прекрасный момент ты пинаешь барбоса так, что перебиваешь ему лапы. Он поправляется и начинает хромать. И ты ненавидишь его ещё больше. Ибо он напоминает тебе о твоей несправедливости. Поэтому ты опять его пинаешь, и на этот раз только за то, что он калека.

Вот так все эти штуки переплетались в один большой узел, и рождалась ненависть на весь сраный свет и его людей, и особенно на себя самого.

Каюсь, у меня тоже было несколько неприглядных связей с женщинами. Ибо секс больше не рассматривался как проявление любви. Он стал выражением злости и ярости, страха и боли. Секс стал похож на жестокую пьяную драку, в которой кому-нибудь бьют морду просто для того, чтобы причинить боль.

Со временем он превратился в игру…

* * *

Однажды вечером мы с Билли сидели в клубе, ругали армию и пили пиво, когда в голову пришла мысль устроить состязание. Мы решили выяснить, кто сможет выскочить из расположения, наскоро перепихнуться и первым вернуться в клуб. «Вьетнамский биатлон», в котором победит тот, кто лучше тренирован, кто бегает и трахается быстрее мифического жеребца моего детства — мистера Джонни Х. «Давай-по-быстрому».

Итак, подобно олимпийцам, мы рванули с низкого старта на «улицу 100 пиастров» в поисках смазливых тёлок. Через 200 ярдов я догнал вьетнамца на мотоцикле. Спихнул его с байка, сказал, что вернусь через несколько минут, и дал газу к «красному» району. Пролетая мимо Билли, я корчил ему рожи и показывал язык, а он, задыхаясь, орал «ОБМАН! ОБМАН!».

— Да пошёл ты, Билли, — горланил я в ответ, — добыча принадлежит победителю. Правил нет…

Я бросил мотоцикл у КПП, сунул свою карточку на выходе и, вломившись в ближайший бордель, схватил первую попавшуюся на глаза девку.

Кинув мамасан 300 пиастров, я выстрелил свой заряд, влез в одежду, стремглав влетел назад в ворота расположения, смеясь про себя этой замечательной шутке, и со всей скоростью помчался по дороге, пока не увидел паренька, у которого забрал колёса. Резко затормозив, я шмякнулся на гравий, свалил мотоцикл в канаву и поскакал в клуб, опередив Бауэрса на целых 10 минут.

— В чём дело, Билли? Много куришь? Спрячь член в ширинку. Ха-ха, теперь ты должен поить меня пивом весь вечер…

Мы здорово посмеялись, когда он ввалился, пыхтя как астматик; потом дули пиво «Шлитц», пока не обблевали собственные штаны, и тупо ржали над тем, что творили.

* * *

Я много думал о Шарлотте. Наверное, чересчур много. Ведь я был зелен, как виноград. Фантазировал, на что бы это было похоже — лечь с нею в постель, но потом решил, что, скорее всего, это было бы противно. Она бы рыдала и стонала, и истекала бы кровью на простыни, и обзывала бы меня последними словами, и твердила бы, что я нахал.

Я представлял её на мессе, закутанную в чёрную мантилью, такую загадочную и эротичную, преклоняющую колени у алтаря на службе святого причастия. Мне хотелось овладеть ею прямо в церкви, на глазах у прихожан и чтобы обязательно видел поп. Мне хотелось задрать ей юбку, спустить трусики и войти в неё сзади, по-собачьи, пока пастор будет предлагать ей хлебнуть кровушки Христовой. А когда б она достигла оргазма, то визжала бы: «О Боже! О Господи! Трахни меня, Брэд, всади глубже!»

Я подмигнул бы пастырю и отправил бы её на седьмое небо, и в церкви не осталось бы других звуков кроме её стенаний — то ли от боли, то ли от блаженства. Боже мой, как же она меня заводила…

Я представлял, как она в исповедальне беседует со священником, сняв трусики и раскинув ноги, а я — у её колен, под юбкой, делаю ей приятное языком.

— Простите меня, святой отец, я согрешила. Я не могу противостоять зову плоти…

Да! Моей плоти. Я опять возбудил её. Она толкует с попом, а я играю на ней, как на губной гармошке.

Я видел, как она творит крестное знамение, трещит чётками и кричит от удовольствия, одновременно читая «Богородице…» и моля милосердную Мать дать силы превозмочь. И превозмочь не может. И лишь кончает, кончает и кончает…

В моих фантазиях я овладевал ею и в ризнице, и на церковной скамейке за алтарём, и на красном коврике перед пасторской кафедрой.

И я видел её по прошествии десяти лет, кривоногую, старую и измученную, бредущую по дороге с выводком из шести вопящих отродий.

Однажды ночью мне приснился сон: я встретил Шарлотту 16 лет спустя — она полностью изменилась. Вышла замуж и развелась, и детей у неё не было, потому что что-то в её утробе была не в порядке. Она рассказала, что вышла замуж за пожилого человека, который страдал от рака простаты, что простату ему удалили и это положило конец их супружеской жизни, так как после этого он стал импотентом. Теперь между ног у него болтался вялый, мягкий и бесполезный кусок мяса. Посему она ушла от бедняги — он больше не удовлетворял её сексуальные потребности. Она сказала, что её не имели уже десять лет и что она не прочь заняться любовью со мной в каком-нибудь мотеле.